Стресс при неожиданном «вторжении» в личное пространство

А. Пароксизм страха при внезапной «дискредитации» личного пространства. Примером, противоречащим модели информационной перегрузки (как объяснительной при анализе проксимических показателей), служат результаты исследования, проведенного при нашем участии с группой добровольцев (солдат­срочников) в специально оборудованном тоннеле (во фрагменте «полосы препятствий», предназначенной для тренировки военных контингентов).

В подземном, коленчато-изгибающемся коридоре периодиче­ски включалось тусклое освещение, с тем, чтобы испытуемый мог видеть только небольшой участок своего пути, т. е. пространство впереди себя на расстоянии 3—4 м. До следующего включения освещения тоннеля он успевал пройти примерно 5-6 м в темноте, т. е. в части пути, и продвигался на ощупь. В одном из участков тоннеля, в котором испытуемый должен был идти во тьме, под­вешивался муляж, похожий на труп человека. Таким образом, что в то время, когда испытуемый в темноте наталкивался на него, свет загорался в очередной раз. Одна группа испытуемых знала о наличии муляжа, другой группе об этом не сообщалось.

«Вторжение» муляжа в персональное пространство испы­туемых, наталкивавшихся на него в темноте, вызывало у них пароксизм (приступ) страха. «Впервые в жизни почувствовал, как волосы встали дыбом от ужаса» (из отчета испытуемого К.). «Все тело на миг свела ледяная судорога, когда висящий "труп человека" вдруг оказался между моими вытянутыми руками, когда я ощупывал стены в темноте» (из отчета испытуемого Г.). Страх возникал и у тех, кто не знал, и у тех, кто знал о возмож­ном столкновении с муляжом человека. У вторых он был менее выраженным и менее продолжительным (согласно отчетам о самонаблюдении испытуемых).

В таких экспериментах у испытуемых-солдат было эмоцио­нальное возбуждение с ожиданием испытания их боеспособно­сти. На этом эмоциональном фоне приступы страха возникали, во-первых, из-за нарушения неприкосновенности личного про­странства, когда в нем оказывался пугающий фантом. Во-вторых, из-за дискредитации человека как личности, всегда способной оберегать свое личное пространство. Такая дискредитация как бы предрекала неспособность противостоять опасностям и в дальнейшем. Так уже первый испуг становился «предсказанием» и других, еще больших ужасов.

Исключением, т. е. «непугливыми», были, во-первых, испы­туемые, у кого страх мгновенно трансформировался в гневливое ерничество (минимально), в лихую ярость (максимально), т. е. в «злобную смелость». Во-вторых, «бесстрашными» оказывались испытуемые с устойчивой верой в несокрушимость личного до­стоинства, своего превосходства над любыми силами и событиями, унижающими их, т. е. вера в себя.

Успешный воспитатель отваги тот, кто правильно определит кого и как тренировать в преддверии боевых и житейских опас­ностей и сумеет воспитать честь, стойкость и смелость.

Б. Феномен удвоения эмоций. Неожиданным для нас явилось то, что у ряда «оповещенных» лиц наряду с чувством страха (по их мнению, одновременно с ним) возникали и эмоции, которые они характеризовали как «смех», «веселье». Подобные переживания возникали у «неоповещенных» только при затухании у них ощущения испуга, а не вместе с ним, т. е. «на фоне памяти об испуге, а не во время него» (из отчета испытуемого Г.).

Можно полагать, что чувство страха было обусловлено в зна­чительной мере за счет неожиданности проникновения указанного муляжа в персональное пространство испытуемых. В данном случае возникал острый стресс, важное место в нем занимало за­щитное поведение в ответ на один из «примарных» (врожденных) стимулов опасности, к которым принадлежит неожиданное при­косновение (к числу таких стимулов принадлежат, помимо вне­запного прикосновения, еще ряд воздействий: падение, громкий звук, вспышка света). Страх, вздрагивание, замирание — первая (программная) фаза активного эмоционально-двигательного реагирования при остром стрессе [Китаев-Смык Л. А., 1964, 1977 и др.]. Второй фазой (ситуационной) является экстатическое реагирование (см. 2.1.3). Ознакомленность человека с тем, что его ожидает псевдоопасность, вовлекала его в игровую ситуацию. Это создавало психологическую установку (преднастроенность) на игровое поведение с эмоционально позитивными пережива­ниями.

Такая установка в описанных выше опытах не могла «отме­нить» первую фазу активного стрессового реагирования (страх, вздрагивание). Тем не менее, преднастройка на игровую ситуа­цию способствовала актуализации одновременно с первой еще и второй экстатической фазы — преждевременного «торжества победы» над опасностью, хотя страх перед нею еще не исчез. Таким образом, и чувство страха, и экстатическая веселость активизировались одновременно. Эмоциональный накал испуга, надо полагать, способствовал появлению столь же выраженного начала экстатических переживаний (второй фазы стрессового реагирования), которые оказались значительно сильнее, чем можно было бы ожидать в аналогичной игровой ситуации, если эта ситуация была бы лишена фактора, генерировавшего испуг. Реакция на неожиданное проникновение в персональное про­странство (как и реакция на другие «примарные» стимулы) вызвана скорее семантикой стимула (тем, что символизирует эти стимулы), чем их информационными физическими параметрами [DubosB., 1965], «программа» таких реакций сопряжена с фило-и онтогенетическим опытом.

В. Чем более умным кажется враг, тем сильнее испуг. Что ужаснее — интеллект или кровожадность врага?

Следует сказать об особой значимости угрозы «вторжения» в персональное пространство предмета, принимаемого за человека, в отличие от «вторжения» других объектов. Человек, неизвестный человек «символизирует» потенциально высокий уровень знаний. Если он враждебен, он может разгадать твои способы защиты, он может быть хитрее тебя, вместе с тем он может уничтожить тебя не только физически, но и морально. Таким образом, в ситуации стрессогенного проникновения в личное пространство является значимым интеллектуальное, мыслительное могущество объекта вторжения.

Для индивидов, верящих в существование сверхъестествен­ных, магических сил, угроза «вторжения» в персональное про­странство носителей таких сил может явиться более стрессо-генным, чем угроза вторжения в него реального человека. Даже при отсутствии активных суеверий, если индивид не защищен убежденностью в своем превосходстве над иррациональными яв­лениями или активными знаниями способов мистификации, тогда столкновение с имитацией носителей «сверхъестественных сил» может привести к значительным последствиям. В качестве при­мера напомню о событии, случившемся в московской гостинице «Космос» еще в советские времена.

Тогда иностранные туристы для развлечения облачились в маски страшилищ, злых духов, т. е. маски, традиционно исполь­зуемые в их стране во время карнавальных шествий. Местные жители, москвичи не знали о существовании такого рода масок. Дело происходило ночью. Дистресс у некоторых местных жите­лей достиг столь высокого уровня, что потребовалась врачебная помощь. Этот случай указывает на необходимость для предотвра­щения возможности страха перед «вторжением» в персональное пространство сверхъестественных факторов не только социокуль­турных норм, исключающих суеверия, но и знаний о различных конкретных приемах и способах мистификации.

К этому кругу вопросов примыкает проблема различного реа­гирования субъекта, например, при пользовании общественным транспортом в часы пик: агрессивно-грубое в одном случае — в толпе незнакомых людей (в мегаполисе), терпеливо-вежливое в другом случае — при наличии вокруг знакомых людей (в не­большом городе, где почти все друг-друга знают) [Sommer R., 1969]. Существует мнение о необходимости различать факторы «плотности» и «скученности», которые зависят от ситуационной обстановки, от направленности интересов, внимания и органи­зованности большинства лиц, составляющих толпу [Evans G. W., Elchelman W., 1976; Stokols D., 1972]. Очевидна разница отно­шения друг к другу людей, тесно сидящих на стадионе во время спортивных соревнований, когда их внимание отвлечено друг от друга, и людей, тесно сидящих на скучном уроке или в ожидании лекции, где больше возможности для взаимодействия.

На вопрос: «Что страшнее— интеллект или кровожадность врага?» надо отвечать в каждом конкретном случае. Основное — это характер, достоинство, отчаянность, отвага человека, противо­стоящего врагу; даже его психологические установки, традиции, верования формируют его испуг и бесстрашие. Не случайно в больших религиях постулируется, что перед безгрешным, достой­ным теряют свою силу все демоны и черти. Праведный человек неуязвим силами зла, ему не надо их бояться.

А вот безумно кровожадному зверю может противостоять лишь сила, укрощающая (или уничтожающая) его. Бессилие рождает у жертвы ужас. Но сила духа, достоинства, правоты и еще вера в вечность души своей освобождают человека от страха перед любым врагом.

Г. Двуликая сексуальность. Равновесие матриархата с патриархатом.

а) Биполярность секса

Важнейшим компонентом любовных игр является макси­мальное проникновение партнера в личное пространство друг друга, когда перемешиваются игровая агрессивность и любовные отношения. Такое «проникновение» формирует межличностное пространство, рождающееся в игровой борьбе за право на него, за доминирование и одновременно за биполярное равенство в нем — гармонию двух полюсов: женского и мужского. Побудитель этих игр — эустресс сексуальной любви. Ведущий ее компонент — смутно осознаваемая, но остро ощущаемая потребность единения подсознательных, воплощений «Эго» врачую­щихся субъектов.

Проводя лонгитудинальные наблюдения, мы заметили, что абсолютно нарциссические личности (таких очень мало) ощущают уникальными свои достоинства и потому не способны к сексуальным чувствам (любви, оргазму) и еще к юмору; ощущения сексуальности и юмора возможны лишь при единения подсозна­тельных воплощений Эго.

Сексуальный акт, в оптимальном его воплощении, создает единение мужской и женской самости с образованием телесно-духовного бисексуального пространства — зачаток и основу «семейного пространства». Результатом коитального акта искренне любящих становится их личностное преображение с эйфорическим ощущением своей уже семейной сущности, по­началу не вполне осознаваемой основы рождения и воспитания потомства.

Анализ эмоциональных переживаний у лиц, совершивших сексуальное насилие, показал, что во время преступления они находились «во власти двух эмоций»: сексуального желания, не лишенного чувства приязни, отдаленно напоминающего неж­ность, своего рода «любовь к жертве». Другое чувство — агрессив­ность — толкало насильника на борьбу с жертвой, на подавление ее противодействия. Нередко эти чувства задолго до преступного акта вынашивались и росли. Откуда эта двойственность, этот кентавр эмоций?

Детопроизводству в животном мире предшествуют:

1) отбор лучшего партнера с качествами, обещающими макси­мальную жизнеспособность потомства, партнера, оптимально соответствующего брачующейся с ним особи;

2) оптимизация функциональных соответствий особей в сексу­альном контакте.

Отбору этих свойств служат «турнирные бои», после которых самки врачуются с победителями, либо испытание мужской особи женской (самка убегает, если самец не догонит, то рискует остать­ся без потомства). Оптимизация соответствия самки и самца до­стигается путем брачных игр. Первая их стадия — демонстрация и испытание партнера. При этом самец может догонять самку, якобы бороться с нею, проявляя или демонстрируя агрессивность. Его победа в «любовной борьбе» переводит агрессивное поведение в любовное ухаживание.

У людей при сексуальных контактах также возможны не только любовно-экстатические, но и агрессивные эмоции. Их уродливое гипертрофированное сочетание, подавляя интеллек­туальное регулирование поведения, может вести к усилению опасного сексуального насилия.

б) О «матриархах»

Одновременное единение женской и мужской самости усиливает их специфические самостоятельности. И не только как отдельных индивидуумов. Семейная пара — мужчина и женщина, — даже до конца не понимая, ощущают, что вошли в реальное (или виртуальное) сообщество ответственно­ взрослых мужей и жен, т. е. обрели новые психосоциальные ниши-плацдармы, которые испокон веков были основами па­триархата и матриархата.

Заметим, что квазиисторические предположения, что якобы некогда был исключительно матриархат, сменившийся патриар­хатом, не выдерживают критики. Эти два психосоциальных фе­номена равновесны и потому существовали всегда с большим или меньшим (обусловленным потребностями эпох) преобладанием того или иного. То патриархат, то матриархат становились более манифестированными (заметными) для посторонних наблюдате­лей (и многих нынешних историков).

Не вдаваясь в обсуждение этой темы, приведем примеры из совсем недавнего прошлого традиционных культур. Известно, что вражду, сражение кавказских мужчин может прекратить женщина, бросив между ними свой головной платок. Это не некое театрализованное действие, а ритуал, когда не любая женщина, а признаваемая всеми, «матриарх», совершает «не­слыханный» поступок — обнажает голову — и знак своей чести и власти (особый головной убор матриарха) «приобщает» к основе жизни всех людей, т. е. кладет на «землю-мать» («нана-лата» — по-чеченски), сакрально объединяя ее с «землей отцов» («дай-мохк»).

Не стану подробно излагать всей мистической сущности такого властного вторжения матриархата в действия мужчин, это не попрание патриархата. И приведу еще один пример их взаимодействия.

В Чечне в начале 1995 г., после ввода туда российских фе­деральных войск, чеченские интеллектуалы — друзья автора этих строк, позволили ему быть свидетелем уникального собы­тия. Тогда решался вопрос — вступать ли чеченскому этносу (народу) в боевое (военное) противостояние с федеральными войсками.

Ночью, тайно, автор был доставлен на берег реки и там, из-за густых кустов, увидел удивительное зрелище. На берегу, на «за­поведном» лугу, при лунном свете женщины танцевали ритуаль­ный зикр — круговой хороводный танец с пением заклинаний и молитв. Руководила женщина — матриарх.

На мой вопрос, что это, мне разъяснили: — Матриархат сейчас решает — быть или не быть войне. Только после одобрения матриархатом у нас могут начинаться и за­вершаться войны. Такова традиция.

Не все осознают силу повседневного взаимодействия матриар­хата с патриархатом, однако они всегда стремятся к равновесию, которое кажется (манифестируется) преобладанием то одного, то другого. Нередко недооцениваются матриархальные влияния на жизнь людей и народов [Арсамаков А., 2006; Казеев Ш. М., Карпе-евИ. В., 2003; Леонтович Ф. И., 1883; Лаудаев У.. 1871 и др.].

В обсуждаемой теме можно отметить еще один аспект. Толпы, взметенные и объединенные стрессом войн, революций, при­родных катастроф, якобы наделены женской сущностью. Это пытались увидеть и обосновать многие исследователи (Г. Ле-Бон, Г. Тард, 3. Фрейд), пытались воспользоваться этим политики (На­полеон, Гитлер и др.).

Есть ли реальные основания для таких взглядов на массы людей? «Толпы времен Французской революции отличались ис­ключительно женскими свойствами» — пишет Серж Московичи [Московичи С. 1996, с. 149]. Однако он же называет «редкой демагогией, что с толпами надо обращаться как с женщиной, чтобы повелевать ими» [там же, с. 148]. От чего же все вновь возникают такие суждения. Ведь и Наполеон писал: «У меня только одна страсть, одна любовница — это Франция. Я ложусь с ней» (там же).

Изучая психологию властной элиты в коммунистическом московском Кремле (была такая возможность) и в постсоветских высших эшелонах власти, я обратил внимание на то, что важным элементом «стресса власти» становится страсть, горение души, в котором можно видеть «нескончаемый, непрерывный сексу­альный оргазм». Он сотрясает фанатичных властителей, и труд­но понять: либо их физическая и душевная мощь преобразуется во властительный оргазм, или распаленные им, они становятся неутомимыми патриархами.

И почти всегда (а может быть — всегда) они нуждаются в женщинах-матриархах. Это и «кремлевские жены», властительную роль которых изучают историки, это и женщины, как правило, назначавшиеся при коммунистическом режиме на должности третьих (или четвертых) секретарей обкомов и райкомов КПСС и ВЛКСМ. Всегда властные и обязательно демонстративно-краси­вые, т. е. с матриархальной сущностью. Как ни странно, но боль­шинство из них курировали областные (районные) спецслужбы и опирались на них. И теперь «матриархи» своей способностью монотонно, спокойно властвовать нередко уравновешивают и у нас, и в других странах взрывную экспансивность патриархов.

Конечно, не только «оргазм властвования» фанатичных влас­тителей — причина их взглядов на толпу, как на женщину.

Возвращаясь к проблемам женщин Чечни, напомним о феноме­не психосоциального их «всплывания», после окончания «второй чеченской войны» в 2001 г., т. е. об усилении матриархата [Китаев-Смык Л. А., 2001, с. 64-65]. Но теперь в Чеченской Республике прослеживается обратная тенденция; и все же нынешние феми­нистские лозунги поддерживают влияние женщин (матриархов) в семьях чеченцев.

Жизнеспособность социальных сообществ (в семьях, этносах, государствах) гарантируется гармонией властных тенденций, реа­лизуемых каждым из двух сексуальных воплощений (женского и мужского), т. е. разделения ареалов частной и общественной жизни. С преобладанием в одних ареалах матриархата, в дру­гих — патриархата, т. е. двух взаимодополняющих воплощений власти. В традициях запечатлялось оптимальное разделение под­чиненных им видов деятельности, быта, пространства (в доме, в селе, в городе) и на разных иерархических уровнях. Оптимальная трансформация воплощений матриархальное™ и патриархаль­ности, в связи с требованиями современных цивилизационных норм, гарантия благополучия человечества.