В последние годы концептуальная конфронтация между компаративизмом/универсализмом и релятивизмом — или между кросс-культурной психологией, с одной стороны, и культурной психологией и различными социально-конструкционистскими позициями — с другой — значительно усилилась (более подробно эта тема освещена в изданиях Lonner & Adamopoulos, 1997 и Miller, 1997). Кросс-культурные психологи под прикрытием научной ортодоксии выступали за возвращение психической целостности как к одной из значимых целей социально-научных исследований (например, Berry, 1997). Именно в таком ключе они подвергли критике традиционную психологию, которая даже в самом благодушном настроении не обращает внимания на культуру, а в дурном расположении духа выступает за «внекультурную психологию» (Aculturalpsychology) (например Sell & Martin, 1983). Последнее утверждение мотивируется тем, что культура скрывает фундаментальные истины, касающиеся человеческой натуры, обнаружить которые можно лишь в искусственных условиях научного эксперимента. В таком контексте психическая целостность может быть вскрыта лишь в процессе жестко заданного и строго контролируемого плана эксперимента (и столь же негибкого и строго контролируемого интеллекта, как утверждают некоторые критики) западной (главным образом, североамериканской) психологии. Специалисты по кросс-культурной психологии справедливо критикуют этот подход за узость, этноцентризм и леность, которую оп отражает. В такой науке явно нет ничего хорошего, и ее доводы, вроде упомянутого выше, в пользу психологии усвоения чужой культуры или психологии одной культуры, несостоятельны.
Взамен кросс-культурные психологи предложили принять классическую научную методологию сравнительного изучения поведения человека. В этом смысле критика Шведера (Shweder, 1990), утверждающего, что кросс-культурная психология всего лишь направление научной психологии, во многом справедлива. Например, группа авторов (Segal), Dasen, Berry & Poortinga, 1999) во введении к работе по экокультуре пишет: «все человеческое поведение определяется опытом [и] является продуктом комплексного взаимодействия, включающего генетические и эмпирические факторы, прошедший и настоящий опыт имеет определяющее значение для его окончательного формирования» (р. 25).
Большинство позитивистски настроенных и придерживающихся эмпирического подхода психологов (как правило, представляющих традиционную психологию) вполне удовлетворит такая точка зрения. Возьмем, к примеру, несколько относительно недавних заявлений Кимбла (Kimble, 1989), касающихся статуса современной научной психологии, которые в своей основе содержат догмы вес того же традиционного подхода к научной психологии: «Поведение личности — это совокупный результат более или менее постоянных возможностей и более или менее временных внешних и внутренних условий» (р. 493); или: «Поведение определяется генетической пред расположенностью и внешними обстоятельствами» (р. 491). Несмотря на то что Кимбла — широко известного своими ранними работами по научению (например Kimble, 1961) — и кросс-культурную психологию трудно представить себе в качестве компаньонов, в утверждениях такого рода, сделанных другими теоретиками психологии XX века, например Левином (Lewin, 1951) и, если угодно, Сегаллом (Segall et al, 1999), подчеркивается особое значение прошлого и настоящего опыта при истолковании поведения. Если принять во внимание эти черты подобия традиционной и кросс-культурной психологии, то не покажется удивительным, что Шведер (Shweder, 1990), пылкий защитник культурной психологии, как бурно реагирует навею эту затею с кросс-культурной психологией. Даже стиль, которым пользуются Кимбл (Kimble, 1984,1989) и специалисты по кросс-культурной психологии при описании различий между этими двумя существующими в психологии культурами, с одной стороны, и различий между культурной и кросс-культурной психологией — с другой, один и тот же. Говоря о перспективах дивергенции в общей психологии, Кимбл (Kimble, 1989) пишет:
Есть группа психологов, которая рассматривает эту сферу с точки зрения научных ценностей и принимает концепции объективизма, элементаризма и правомерности всеобщих законов. Группа, которая придерживается противоположных взглядов, рассматривает психологию с точки зрения гуманистических ценностей и принимает концепции интуитивизма, холизма и идиографического применения законов (р. 491).
Пуртинга и Панди в очень похожих выражениях описывают полемику между культурной и кросс-культурной психологией:
Культурная психология имеет холистический и идиографический характер, подчеркивая первоочередную необходимость создания свойственных культуре уникальных молелен поведения, поддающихся научному анализу и изучению применительно к различным формам феноменологии в методологии. Подход кросс-культурной психологии более молекулярен и сориентирован на изучение всеобщих законов. Своей основной задачей приверженцы данного подхода считают необходимость применения существующих психологических теорий к бихевиоральным феноменам, обнаруженным в других культурах (Poortinga & Pandy, 1997, p. XXII-XIV).
Здесь мы можем вполне резонно задать вопрос: почему кросс-культурная психология не может принять установки традиционной психологии? В конце концов, многие видные специалисты по кросс-культурной психологии недвусмысленно выступают именно за такой подход (см., например, президентское выступление Пуртинга перед Международной ассоциацией кросс-культурной психологии в 1990 году).
Одной из проблем здесь, разумеется, является то, что в этом случае культура вынужденно будет рассматриваться в очень узком смысле. Культура в известной степени воспринимается как разновидность ментального конструкта — а большинство психологов склоняется именно к такому ее видению, — и тогда с нею весьма удобно (если не единственно возможно) обращаться как с промежуточной переменной (что верно предполагает Кимбл в своем анализе 1989 года). Это неизбежно ограничивает нас в осмыслении концепции культуры. Неудивительно, что в значительной части кросс-культурных теорий, которые рассматривают Лоннер и Адамопулос (Lonner & Adamopoulos, 1997), культурой оперируют в качестве модератора или временами как опосредующей переменной — иначе говоря, как промежуточной переменной. В то время как большинство психологов такой взгляд на культуру вполне устраивает, кросс-культурная психология как особая дисциплина, не вступает с ним в открытую конфронтацию. Мы должны также заметить, что на такого подхода вытекает еще одна проблема, которая не обозначена прямо, однако достаточно явно просматривается в анализе Кимбла (Kimble, 1989). Она состоит в том, что зачастую достаточно сложно относиться к промежуточным переменным как к причинам или объясняющим факторам. По мнению Лоннера и Адамопулоса, это приводит к снижению значимости статуса культуры, вследствие чего становится куда проще пренебрегать ею при разработке теорий.
Именно в связи с этим культурная психология и, более широко, релятивистский подход, занимают прочное положение. Они справедливо указывают на то, что культуре чаще всего отводится второстепенная роль при построении теорий, поскольку несмотря ни на что конечная цель исследований по кросс-культурной психологии — выявление универсалий и установление значимого для нее факта психического единства. Таким образом, традиционная кросс-культурная теория обвиняется или описывается как а) всего лишь одно из направлений в рамках господствующей, логико-эмпирической психологии (Shweder, 1990) и б) как разделяющая в концептуальном отношении культуру и мир психологии. Миллер (Miller, 1997) кратко подытоживает суть этих двух подходов:
Доминирующая в рамках кросс-культурной психологии установка: рассматривать культуру и психологию как два взаимосоставляющих феномена, взаимно дополняющих друг друга и являющихся неотъемлемой частью друг друга. Такой взгляд предполагает, что культуру и поведение индивида нельзя рассматривать в отрыве друг от друга, хотя одно и не сводится к другому. Такая установка противоречит тенденции, присутствовавшей в особенности в ранних работах по кросс-культурной психологии, рассматривать культуру и психологию как два обособленных феномена, понимая культуру как независимую переменную, которая влияет на зависимую переменную поведения индивида (р. 88).
Эта фундаментальная ориентация культурной психологии, подкрепленная позицией, которую отстаивают социальные конструкционисты (например, Gergen, 1985, Misra & Gergen, 1993), создает мощный «релятивистский» альянс, заставляющий усомниться в том, что психология и культура — сфера компетенции исключительно кросс-культурной психологии. В свою очередь, некоторые специалисты по кросс-культурной психологии испытывают ощутимый дискомфорт, когда высказывается мнение о том, что культуру и психологию следует трактовать в качестве двух взаимосоставляющих феноменов. Как цель такая идея кажется непревзойденной, но воплотить ее в жизнь в каком-либо конкретном исследовательском контексте достаточно сложно. Мы просто еще не достигли ни теоретического, ни методологического уровня — на сей раз речь идет о традициях классической науки — достаточного, чтобы довести до конца сведение в единое целое таких феноменов или чтобы точно описать, каким образом данные категории феноменов взаимно конституируют друг друга. Поэтому нет ничего удивительного в том, что иногда теоретики культуры (например Schweder, 1996) пытались убедить нас в ценности количественных методологий и в наличии фундаментальных онтологических различий между количественными и качественными методами. В соответствии с его критикой, две названные традиции расходятся среди прочего по вопросам о возможности постижения действительности и о том, могут ли смыслы быть объектом научного истолкования.
Развивая эту мысль, можно доказать, что, поскольку изучение культуры неизбежно — По крайней мере, для психологии — является изучением ассоциируемых идей, его невозможно довести до конца, используя лишь традиционные эмпирические/количественные методы. Следовательно, идея о том, что психологические структуры и законы, порожденные номотетической наукой, с одной стороны, и смыслы, представляемые культурой, с другой стороны, могут изучаться одновременно и в едином контексте, как феномены, взаимно составляющие друг друга, — является, мягко говоря, несбыточной мечтой.
Трудность обращения с культурой и психологией в качестве составляющих феноменов можно проиллюстрировать более наглядно в контексте конкретных исследований. Миллер (Miller, 1997) полагает, например, что работа Маркуса и Китаяма (Markus & Kitayama, 1991) о культуре и Я-конструировании[3] (Self—Con—Stmaiy Использует компаративный подход, находясь при этом в согласии с культурной психологией. Однако, как указывают Лоннер и Адамопулос (Lonner & Adamopoulos, 1997), несомненно, что Маркус и Китаяма, хотя и не говоря об этом прямо, применяют подход переменной-модератора к изучению культуры и Я. Иначе говоря, они склоняются к обращению с культурой как с опосредующей переменной, что полностью соответствует традиционной кросс-культурной идее. Например, они утверждают, что независимые и взаимозависимые Я-схемы — которые представляют собой «продукт» культуры (продукт — их слово) — оказывают влияние на большую часть психологических функций. Это традиционное для психологии построение теории, но проблема состоит совсем не в этом. Непонятно, каким именно образом культура и психология в этом случае рассматриваются как составляющие феномены. Маркус и Китайама, судя по всему, различают предпосылки и следствия, безоговорочно относя культуру к предпосылкам. Я-система не определена с точки зрения культуры, и культура не является неотъемлемой частью Я-схемы (см. Marcus & Kitayama, 1991, примечание 3, касающееся множества прочих факторов, которые определяют структуру Я-схемы). Трудно понять, как культура и психология могут считаться взаимно составляющими феноменами, если столь существенная роль, которую должна играть культура в определении важного психологического феномена, отсутствует (дополнительный, хотя не идентичный анализ предположений, сделанных в этой работе, см. Matsumoto, 1999).
Подводя итог сказанному, можно отметить, что дискомфорт традиционалистов в кросс-культурной психологии, вызванный позицией культурных психологов, понятен и оправдан. Обе стороны приводят важные доводы, но ни одна из позиций не устоит перед серьезной критикой. В действительности все решают личные предпочтения и философская ориентация. Важно не забывать и то, что, в конечном счете, оба направления в различных модификациях могут значительно обогатить психологию, по меньшей мере, в инкрементном, если не в холистическом смысле.
В идеологическом аспекте вряд ли придет конец этому интеллектуальному конфликту, поскольку не похоже, чтобы стороны могли найти решение или хотя бы прийти к жизнеспособному компромиссу относительно концептуальных и методологических дилемм, стоящих перед ними. Кроме того, стили, которыми пользуется каждая из сторон для описания и идентификации предмета обсуждения, часто не сопоставимы между собой.
Однако в то время как идеологические разногласия вот-вот разорвут дисциплину на части, очевидны изменения в позиции многих исследователей, работающих в данной сфере. Недавние заявления Триандиса (Triandis, 1997) свидетельствуют о менее категоричной позиции и поиске компромисса. Миллер в своей работе (Miller, 1994) — предпринимает сознательные попытки преодолеть границу между культурной и кросс-культурной психологией. Возможно, прежде всего, именно на такой сдвиг в отношении указывает и ощутимое изменение прежнего тона риторики Шведера (Schweder, 1990). Например, одна из его недавних публикаций совместно с другими авторами (Schweder, Much, Mahapatra & Park, 1997) называется «"Большая тройка" основ морали (автономия, общность, Бог) и "большая тройка" объяснений страдания». В ней авторы пытаются наметить схему объединения всех основных этических систем, существующих в мире. Эту схему можно интерпретировать и как аллюзию системы личностных универсалий, столь популярную сейчас в психологии личности (например, MdCrae & Costa, 1997; MdCrae, Costa, del Pilar, Rolland & Parker, 1998), что служит несомненным показателем изменения позиции. Даже Герген, который не выходит за пределы социального конструкционизма, время от времени демонстрирует относительно мирное отношение к кросс-культурной психологии, признавая отдельные достижения (например Misra & Gergen, 1993).
Но если дело действительно обстоит именно так и ощутимое изменение в отношении друг к другу имеет место с обеих сторон, было бы поучительно выяснить причины таких перемен. Как было сказано выше, мы не видим теоретического или методологического сдвига или открытия такого уровня, который мог бы вызвать такое потепление в отношениях. Скорее, эта перемена произошла благодаря осознанию обеих сторон, что и та и другая система взглядов сопряжена с важными и в настоящее время непреодолимыми проблемами. Такое осознание заставило большую часть теоретиков стать скромнее и сговорчивее по отношению к ориентациям иного толка — так сказать, слегка умерить свой этноцентризм.