Основное различие между естественными и гуманитарными науками состоит в том, что для гуманитарных наук мы являемся одновременно и объектом и субъектом исследования. Та разновидность знаний, которую можно получить с помощью естественных наук, качественно отличается от знания, которое мы можем получить в мире человека. Согласно Джамбаттиста Вико, в физическом мире мы можем приобрести лишь объективное, беспристрастное знание, получаемое третьими лицами. В естественных науках (например, физике, ботанике, энтомологии) мы можем описать плиту, дерево или муравья; систематизировать полученную информацию; провести эксперименты; но мы не можем получить феноменологическое знание (то есть каково это — быть плитой, деревом или муравьем). В мире человека мы можем приобрести знание объективного характера, как третьи лица, знание феноменологического характера из первых рук («кто я такой») и знания, которые получают в качестве второго лица («кто ты такой»). Другими словами, в отличие от физического мира, мы можем понять и почувствовать, каково это — быть человеком, поделиться этим знанием с другими и оценить других в качестве третьих лиц. Язык, невербальные сигналы, произведения искусства (такие, как литература, живопись, кино и музыка), являются средствами, с помощью которых мы вступаем в контакт с нашей внутренней феноменологией, намерениями и целями. Несмотря на то что знание в естественных науках ограничивается рамками объективного беспристрастного знания, получаемого третьими лицами, в психологии возможно получение знания от первого, второго и третьего лица (Kim, 1999).
Второе, в мире природы мы не задаемся вопросом о мотивах, стремлениях и целях неодушевленных объектов или в отношении поведения животных. Такой подход можно было бы оценить как противоречащий здравому смыслу или как пример антропоморфизма или анимизма (Berlin, 1976). В мире человека эти вопросы становятся центральными для понимания человеческой деятельности. Мы спрашиваем: почему люди поступают так, а не иначе… какие психические и умственные состояния или события (например, чувства или желания) предшествуют определенным поступкам и почему, почему люди в том или ином умственном, психическом или эмоциональном состоянии выбирают или нет определенную манеру поведения, каковы разумные, желательные или правильные действия, как и почему принимается решение о выборе определенного образа действия (Vico, в кн. Berlin, 1976, р. 22).
В случае гибели человека мы оцениваем действия преступника с точки зрения его намерений (то есть было ли действие запланировано) и с точки зрения сопутствующих факторов (то есть был ли этот человек безумен, находился ли под воздействием алкоголя и может ли он отвечать за свое поведение). Мы определяем для него наказание, которое зависит от нашей оценки его намерений. Наказание за преднамеренное убийство может быть суровым (таким, как пожизненное тюремное заключение или смертная казнь); оно может быть умеренным за непредумышленное убийство (от 5 до 10 лет лишения свободы); а если убийство совершено в порядке самозащиты, наказания может не последовать. В мире природы классификация поведения животных с использованием подобных понятий бессмысленна, но в человеческом мире они весьма существенны. Без такой информации учреждения, которые ведают охраной правосудия, нравственности и законности, просто теряют смысл.
Третье, мы можем разграничить знание эмпирическое (феноменологическое, случайного характера и процедурное знание) и аналитическое (например, семантическое и декларативное знание). Аналитическое знание представляет собой информацию, которая базируется на объективном, беспристрастном, проведенном третьими лицами анализе, часто связанном с академическим и научным осмыслением. Эмпирическое знание представляет собой субъективное знание, приобретенное «от первого лица» самим деятелем. Например, взрослый человек, чей родной язык — английский, может свободно выражать свои мысли на этом языке (процедурное знание), но может не знать синтаксиса или грамматической структуры слов, которыми он пользуется (семантическое знание). Другими словами, этот человек знает, как составить предложение, но не обладает аналитической способностью описать, как это делается. И наоборот, кореец может показать отличные результаты в тесте по английской грамматике, испытывая при этом затруднения при необходимости говорить по-английски. Это происходит потому, что описательная грамматика слов не имеет ни малейшего значения для повседневной жизни; лишь в редких случаях нам удается понять, как употребляется слово, если нам дают описание его употребления; и если даже нас обучили использовать данное слово, это не значит, что нас научили описывать это использование (Ludwig Wittgenstein, вкн. Budd, 1989, pp. 4-5).
Витгенштейн говорит: «Значение слова — это его употребление в языке», а не описание слова (в кн. Budd, 1989, pp. 4-5). В повседневной жизни человек может знать, как осуществлять определенную деятельность, однако может не обладать аналитическими навыками для того, чтобы описать, как осуществляется данная деятельность. Как отмечает Фуглзанг (Fuglesang, 1984):
Знание фермера носит эмпирический характер… Он использует свое знание, как пользуется своей мотыгой. Он в некотором смысле не отдает себе отчета в нем. Он сам является своим знанием. Его знание — это его представление о самом себе и его уверенность в себе, как члене общества (р. 42).
Обучение аналитическому знанию, например грамматике, проводится в школе и составляет часть систематического образования, но оно отличается от практического знания. Например, мать может весьма успешно воспитывать своего ребенка, не обладая при этом аналитическими способностями, позволяющими описать, как это делается. И наоборот, специалист по возрастной психологии может проанализировать и представить информацию, связанную с успешными родительскими навыками, однако ему может недоставать процедурных навыков для применения этих знаний к воспитанию собственных детей. Задача психологов состоит в том, чтобы преобразовать полученное от первого лица эмпирическое знание в аналитическое. Это делается в различных сферах нашей жизни: в кино кинокритиками; в кулинарии дегустаторами; в спорте спортивными аналитиками и комментаторами. Общепризнанно, что хотя кинокритик не снимает кино, а спортивный комментатор, возможно, не может играть в данную игру, они обеспечивают нас аналитической информацией, которая помогает нам более глубоко оценить фильм или игру.
В противоположность реактивной модели функционирования человека транзакционная модель причинной обусловленности, в центре внимания которой находятся генеративные и проактивные аспекты, дает нам альтернативу (рис. 4.2). В этой модели, сторонником которой был Бандура (Bandura, 1997), не поддающиеся наблюдению человеческие качества (стимуляция, намерения, представления и цели) являются центральными понятиям, которые служат связующим звеном между ситуацией, с одной стороны, и поведением — с другой. Бандура исследовал генеративную способность, известную как самоэффективность, понимать, прогнозировать и управлять поведением. Он определяет самоэффективность как «веру в свои потенциальные возможности организовать и осуществить в своих действиях определенную линию поведения, которая требуется для достижения данной цели». (р. 3).
Рис. 4.2. Трансакционная модель причинной обусловленности
Первое, важно определить, как индивид воспринимает и интерпретирует конкретное событие или ситуацию (причинная связь 1). Данная информация может быть получена из самоотчета. Второй шаг предполагает оценку действий индивидов, опирающуюся на их собственное восприятие (причинная связь 2). При исследовании эффективности управления в группе аспирантов, специализировавшихся на бизнесе, Бандура систематически повышал или снижал их уровень самоэффективности, заранее задавая определенный вид обратной связи, свидетельствующий об уровне успешности их действий по сравнению с действиями остальных. Он обнаружил, что обратная связь позитивного характера повышала их самоэффективность, а негативная обратная связь снижала их возможности (причинная связь 1). Он выяснил, что испытуемые с более высоким уровнем самоэффективности чаще использовали соответствующие аналитические возможности, были в большей степени удовлетворены своими действиями и имели более высокий показатели работоспособности (причинная связь 2). Для испытуемых, которые получали в порядке обратной связи негативную информацию, было верно обратное. Таким образом, уровень работоспособности индивида можно систематически повышать или снижать, обеспечивая в ходе обратной связи информацию, повышающую или снижающую его самоэффективность. Подъем же или снижение самоэффективности можно напрямую связать с последующим подъемом или снижением работоспособности.
В другом исследовании, которое включало как планирование эксперимента на внутрисубъектном уровне, так и межсубъектный эксперимент, Бандура, Рис и Адаме (Bandura, Reese & Adams, 1982) могли систематически повышать самоэффективность испытуемых, страдавших фобиями змей. Он демонстрировал им пример того, как можно успешно справиться со змеей. На этом этапе вера испытуемых в самоэффективность оценивалась посредством самоотчета. Они обнаруживали, что пример успешного противостояния внушающему ужас объекту повышал самоэффективность испытуемых (причинная связь 1). Второй этап предполагал реальную для испытуемого необходимость иметь дело со змеей. Те индивиды, у которых уровень самоэффективности был выше, были более подготовленными к тому, чтобы справиться со змеей в ходе дальнейшего испытания (причинная связь 2).
Согласно Бандуре (Bandura, 1997), успешные действия при выполнении определенной задачи могут изменить заданное причинной обусловленностью. Успешные действия могут повысить самоэффективность, которая в свою очередь может дать индивиду мотивацию к изменению окружающей среды или поиску целей, требующих от него большего напряжения сил. Результаты противоположного характера обнаруживаются в случае неудачи, которая снижает самоэффективность, которая, в свою очередь, снижает уровень целей, которые испытуемые ставят перед собой.
Опыт успешного выполнения задачи может привести к значительным изменениям других сторон жизни человека. Например, способность справиться с фобией змей помогает справиться с робостью в общении, придает смелости, повышает способность к самовыражению и стимулирует желание преодолеть другие страхи, такие как страх перед публичными выступлениями у некоторых из испытуемых. Эти результаты нельзя объяснить генерализацией стимулов или линейной аддитивной моделью. Данные результаты можно объяснить с точки зрения трансформации системы личностных установок человека — внезапно проявляющимся феноменом, которое не сводится лишь к причинной обусловленности.
Другой важный аспект подхода этнокультурной психологии — разделение различных уровней анализа и осмысления: физиологического, психологического и культурного. Хотя любая деятельность имеет физиологическую или неврологическую основу, сведение объяснения поведения к физиологическому уровню дает объяснение иного рода, нежели объяснение с учетом причинной обусловленности. Например, культуру можно свести к совокупности действий отдельных индивидов. Все виды деятельности можно свести исключительно к физиологии и генетике. Генетику можно свести далее к четырем базовым химическим элементам (углероду, азоту, водороду и кислороду), которые, в свою очередь, состоят из трех видов элементарных частиц (электрон, протон, нейтрон). Различие между жизнью и смертью, к примеру, нельзя определить при помощи генетики, поскольку генетическая структура только что умершего человека точно такая же, как и при жизни. Харре и Жиллет (Harre & Gillet, 1994) отмечают: «Мозг любого человека является хранилищем представлений, что позволяет ему быть физическим посредником, в котором происходит осознание ментального содержания, позволяющего индивиду осуществлять осознанную деятельность» (р. 81). Атлетическое, художественное и научное мастерство нельзя низводить лишь к физиологическому, неврологическому или генетическому уровню.
И, наконец, характеристики коллективных образований, таких как группы, общества и культуры, являются эмерджентными свойствами, которые не могут быть сведены к простой сумме характеристик индивидов или к физиологии последних. Хотя традиционно предполагалось, что наша физиология оказывает явное, прямое и линейное воздействие на нашу психологию, Фрэнсис, Сома и Ферналд (Francis, Soma & Fernald, 1993) в своем исследовании African Teleostfish Приводят документальное подтверждение того, что верно и обратное: социальный статус оказывает влияние на физиологию мозга и его функционирование. Подобные результаты были обнаружены на индивидуальном и групповом уровне (Bandura, 1997) и в истории человечества (Chorover, 1980). Культура, язык, философия и наука — это продукты коллективных человеческих усилий. Взаимосвязь между индивидом и группой должна рассматриваться как динамическая интерактивная система взаимного влияния.