Прощение и честь. С такой дилеммой хотя бы раз в жизни сталкивается каждый человек. Конечно, если у него не совсем атрофировано чувство собственного достоинства или способность прощать. Эта дилемма предстает в двух вариантах:
243
1) «Простить ли человека, посягнувшего на мою честь, оскорбившего меня?»
2) «Не пострадает ли моя честь, если я попрошу прощения?»
Эти вопросы традиционны для психологии семейных отношений.
Для углубленного понимания обратимся к практике словоупотребления понятий «честь», «прощение» и «вина».
В «Толковом словаре живого великорусского языка» В. Даля слово «вина» трактуется как синоним для понятий «причина», «провинность», «долг» и «обязанность». Если попытаться развить эту мысль, то можно сделать вывод, что вина — это не только факт провинности, но и «обязанность», необходимость исправить свою ошибку, ставшую причиной каких-либо неприятностей.
По мнению В. Даля, «прощение» берет истоки от слова «простой», означающего «порожний», «пустой». Само же слово «прощать» означает «делать простым от греха, вины, долга», «освобождать от обязательства, кары, миловать». Еще одним любопытным значением этого слова является «освобождать от мук, страданий, болезни», исцелять, успокаивать. В таком ракурсе прощение превращается чуть ли не в подвиг, благодеяние и великий дар прощающего. В самом высоком смысле прощение, снимающее мучительный хомут вины, освобождает провинившегося от возможной манипуляции со стороны пострадавшего, от собственных угрызений совести, расчищает место для чего-то нового, может быть конструктивного, например благодарности.
Однако существует один нюанс: тот, кого прощают, должен чувствовать свою вину, может быть, мучаться ею и жаждать прощения, иначе «подвиг» прощающего будет воспринят как оскорбление.
Кроме того, говоря о прощении, следует иметь в виду и культурные традиции России.
Смирение и кротость поощрялись православным народом. Например, «правонарушителю», «повинившемуся» перед общиной, вдвое уменьшалось наказание. Издавна просьба о прощении имела особый смысл как акт смирения и признания своей вины, а «повинную голову меч не сечет». Просившего прощения либо прощали сразу, либо наказывали, но после все равно прощали.
244
«Мщения русский народ почти не понимает» — С. Я. Дерунов (конец XIX века).
Специальным днем духовного очищения было (и остается) «Прощеное воскресенье», когда все просили прощения у всех, «отмываясь» от «прегрешений вольных и невольных». Расставаясь с близкими, путник кланялся тем, кого оставлял, и говорил: «Не поминайте лихом». Считалось, что грехи, прощенные людьми, и в «мире ином» не будут зачтены Богом.
Но еще одна тонкость: прощения надо просить, а к просьбам на Руси тоже относились по-особому. С одной стороны, отказать просящему считалось «черным делом», с другой стороны, тех, кто просил, не очень-то и уважали. (В качестве иллюстрации можно привести пример русских монастырей, которые не собирали пожертвований на свое содержание, как западные, а старались прокормиться самостоятельно.)
Таким образом, круг замкнулся: «преступник», мучимый сознанием вины, не хочет лишиться уважения, потому и не просит о прощении; «пострадавший» и готов простить, но не знает, нужно ли это «преступнику», или хочет убедиться в его раскаянии. Такие ситуации встречаются сплошь и рядом в семейной жизни. «Благодаря» российскому менталитету все усилия психологов, призывающих наших сограждан открыто говорить о том, чего они хотят, зачастую наталкиваются на «гордый» протест. И самые близкие люди, супруги, родители, дети, предпочитают обижаться друг на друга, месяцами не разговаривать, обмениваясь красноречивыми, с их точки зрения, взглядами и в душе отчаянно надеяться, что другой поймет их и без слов, что не надо будет «унижаться» до просьбы.
Что же можно сказать о словоупотреблении понятия «честь»?
И снова хочется сослаться на определение В. Даля, который разделяет честь на внешнюю и внутреннюю. Одним словом объединены в русском языке «внутреннее нравственное достоинство человека, доблесть, честность, благородство души и чистая совесть» с «условным, светским, житейским благородством, нередко ложным, мнимым». «Родственниками» чести являются почет, почести и честолюбие, несомненно относящиеся к категории «внешней чести». Внешняя честь только отчасти зависит от самого человека, она зиждется на мнении и уважении других людей: соседки, односельчан, начальства или электората. Таким
245
Образом, человек, наделенный внешней честью, должен вести себя соответствующим образом только в присутствии тех, чье мнение является для него важным. Однако эта честь не убережет его от «нечестных» поступков, когда «нужных людей» поблизости нет.
Внутренняя честь не оставляет человека и тогда, когда окружающим она безразлична или не вызывает у них симпатии. Это внутренний закон самого человека, его «стержень», «царь в голове», оказывающийся подчас могущественнее, чем владыки земные и небесные.
Для чего нужна честь? Пожалуй, для самосохранения. Только внешняя честь помогает человеку освоиться и занять достойное место в обществе, обеспечив себе и потомкам материальную базу для выживания. Внутренняя же честь направлена на «выживание» личности, ее духовности и нравственной красоты. Такое «наследство» передается не генетическим отпрыскам, а друзьям, близким и даже случайным прохожим. И в этом случае «не оскудеет рука дающего».
В патриархальной России было несколько разных понятий о чести: для каждой категории людей — свое. Девичья честь заключалась в чистоте и невинности, женская — в верности мужу, мужская — в отсутствии оснований для оскорблений и умении постоять за себя и за других в случае незаслуженного обвинения.
Бесчестье считалось тяжким грехом и накладывало клеймо позора на всю семью «согрешившего». Провинившегося могли проклясть родители, как бы исключая его из семейного круга, его могла изолировать или изгнать община. Такого человека сторонились и свои, и чужие, словно боясь запачкаться.
Хотя можно констатировать, что указанные выше критерии чести скорее можно отнести к внешним, чем к внутренним. Например, если девушка, влюбленная в одного юношу, вышла замуж за другого — «постылого», но богатого, которого потом всю жизнь «ела поедом». С внешней точки зрения ее честь была безукоризненной, но на самом деле вряд ли можно считать ее поведение честным.
То же можно сказать о бесчисленных дуэлянтах, часто осознававших свою неправоту, но не признававших ее, а, ради соблюдения внешней чести, убивавших ими же оскорбленного противника.
246
Раскрытию некоторых нюансов этой проблемы прощения и чести способствует обращение к роману Ф. М. Достоевского «Идиот». Попробуем взглянуть на некоторые явления глазами героев Достоевского. В первую очередь — на их понимание чести и бесчестья.
Многие аспекты суждений о чести и бесчестье у Достоевского отвечают традиционным. Например, обесчещенными, «скверными» герои романа называют соблазненных и обманутых или цинично «использованных» женщин — «бедную поселянку» Мари и Настасью Филипповну. Слова Вари Иволгиной «уж не прощения ли просить у ней за то, что она твою мать оскорбила и твой дом срамить приехала, низкий ты человек», иллюстрируют отношение к мужчине, неспособному оградить от посягательств своих близких, что тоже вполне соответствует традиционным взглядам.
Как правило, рядом с понятием «бесчестье» оказываются слова «низость», «унижение». Честь же воспринимается как достойное уважения и в то же время обязательное для порядочного человека качество.
Потеря чести и уважения окружающих воспринимается большинством героев романа как «падение». «Падший человек» клеймится позором и виной. Например, Мари, обманутая, кроткая, несчастная Мари не вызывает сочувствия ни в ком из односельчан и фактически изгоняется из общества. Поэтому князь, говорящий Мари о своем уважении к ней, целующий ей руки, действительно выглядит безумцем.
Как же определить, соответствует ли поступок критериям честного и достойного поведения? Дело в том, что у каждого свои мерки, свой «аршин».
Например, для Гани этот критерий отражается в его же словах: «Смешным быть не хочу». И он действительно остается верен своему кредо, даже когда «на кон поставлена» огромная сумма денег в расчете на известную жадность этого человека. Ганю нельзя назвать бесчестным человеком, однако избранный им критерий чести ориентирован на мнение других людей, а не на его собственное мнение. То же можно сказать и о «господах нигилистах», которые держали себя так, будто «боялись как-нибудь уронить достоинство» в глазах окружающих.
Другая точка зрения основана на том, что достойный поступок — это умный поступок. Похоже, что этого мнения придерживается
247
Мать Аглаи, недаром во время беседы князя с «нигилистами» она то и дело восклицает: «сумасшедший дом», «я тут с ума сойду», называет князя «идиотом», себя — «дурой». Другим критерием и для нее, и для некоторых других героев, иногда и для Аглаи, является «приличность». Чтобы «протестировать» будущего жениха, Епанчины приглашают Мышкина в светское общество и очень стараются, чтобы он произвел благоприятное впечатление.
Еще одно «больное место» Аглаи — ее самолюбие. «Преступления» против него она не прощает даже человеку, которого, по ее утверждению, любила.
Лебедев же, кажется, считает такое понятие, как «честь», слишком обременительным и мешающим достижению его целей. Он с легкостью лжет друзьям и бесконечно «из самоумаления» признает перед каждым встречным, что он «низок», будто заранее выпрашивая снисходительности.
Что касается Настасьи Филипповны, то сама она считает себя падшей женщиной, однако ее внутреннее благородство и честность не позволяют ей выйти замуж за чистого, искренне любящего ее человека. Почему? А потому, что она боится «сгубить и опозорить» его. Вместо этого она старается склонить на брак со своим возлюбленным понравившуюся ему девушку. Ее понятия о чести и честности видны и в словах, сказанных Рогожину, не любимому ею человеку: «А коли выйду за тебя… то я тебе верною буду женой, в этом не сомневайся и не беспокойся». Мнение посторонних людей Настасье Филипповне безразлично.
Есть в романе и еще одна женщина, поставившая свои внутренние честь и милосердие превыше общественного мнения. Это — Нина Александровна Иволгина, помогающая любовнице своего мужа и ее детям.
Главный герой романа — Лев Николаевич Мышкин сам часто упоминает о том, что, по его мнению, честно, а что «совестно». Стыдно лгать детям, жениться ради наживы, а думать о человеке дурно — и вовсе низость, за которую князь то и дело себя корит.
Зато по-дружески беседовать с лакеем, поспешно извиняться перед человеком, только что ругавшим его, жениться на содержанке, считая это честью для себя, Мышкин не считает зазорным. Общественных стереотипов «положено — неположено» для
248
Него не существует, а существует внутренний закон чести, которому и подчиняется герой.
Исследуя отношение «света» и князя Мышкина к «падшей женщине», можно обнаружить огромную разницу двух мировоззрений. И Мари, и Настасья Филипповна, и множество других обманувшихся и обманутых женщин, зачастую не виноватых в случившемся с ними, воспринимаются обществом как низшие, порочные и даже преступные существа.
Князь же видит в Мари несчастную девушку, достойную сострадания и помощи. Он не только говорит ей о том, что она невиновна, но и пытается донести понимание этого в детские души. Мышкин, рассказывая об этом случае, говорит, что через детей Мари приняла прощение и умерла счастливой. И, скорее всего, это действительно так: князь прервал роковую цепь переживаний Мари (бесчестье — порицание и обвинение жертвы окружающими — самообвинение жертвы и ощущение собственной ничтожности — умирание личности). Если принять во внимание то, что в основе полноценной личности лежит ощущение собственной «хорошести», то личность, лишенная этого основания, поистине становится умирающей. Не что иное, как духовное возрождение, даруют Мари князь и дети своим прощением, отрицанием ее вины.
Прощение действительно очень дорого провинившемуся, например, неукротимый Рогожин «полторы сутки ровно не спал, не ел, не пил, из комнаты ее [Н. Ф.] не выходил, на коленки перед ней становился», чтобы вымолить прощение. Пожалуй, это одно из наиболее действенных средств для манипуляции человеком.
Отношение князя к Настасье Филипповне чем-то похоже на его отношение к бедной поселянке, за исключением одного: Мышкин восхищается этой женщиной и в глаза ей говорит, что считает ее совершенством. «Я ничто, а вы страдали и из такого ада чистая вышли, а это много», — глубоко убежден Лев Мышкин. Конечно, не безупречность репутации ценит герой романа, а чистоту сердца, ту самую внутреннюю, истинную честь. Мне кажется, что вера князя, его убеждение в чистоте Настасьи могли бы спасти эту женщину от страданий, причиной которых было глубоко въевшееся в ее душу чувство вины и собственной неполноценности. Она сама себя не могла простить и отталкивала
249
Любимого человека, потому что не верила, что ему может быть с нею хорошо, что она его достойна. Возможно, простив себя, она сделалась бы более счастливой сама и подарила бы счастье князю. В некоторые моменты она понимает, что обвиняет себя напрасно, и недоумевает, удивляется самой себе: «И зачем же я себя так унизила перед ними?»
Способность человека искренне просить прощения вряд ли вписывается в рамки внешней чести: князь, спешащий извиниться или извинить виноватого, вызывает в обществе смех и сомнения в его психическом здоровье. В обществе более принято картинно обижаться и заявлять о поруганной чести, разрывая отношения с обидчиком навсегда и надменно отклоняя его попытки примириться.
Настасья Филипповна, проведя пять лет в обиде на своего развратителя и вынашивая план мести, после досадует: «И за что я моих пять лет в этой злобе потеряла!» Получается, что в проигрыше остается не только виноватый, но и обидевшийся на него.
Таким образом, пожалуй, ничто не сочетается лучше, чем примирение, настоящая честь, готовность прощать и честно признавать свою вину. А нечестно, наверное, как раз изображать из себя оскорбленную невинность и истязать человека его виной, тем более мнимой.
Ориентация на внешнюю честь ведет к потере чего-то главного в жизни, разменивание ее на выяснение того, кто чью честь сильнее задел и кто должен играть роль оскорбленного, а кто — виноватого.
Р. Энрайт1 показал, что стадии понимания прощения зависят от возраста. Детям свойственно:
□ прощение, основанное на мести: я смогу простить, только если я накажу его в мере, пропорциональной моему собственному страданию;
□ прощение, основанное на возмещении: если я получу обратно то, чего лишился, если мне будут принесены извинения, если простив, я буду чувствовать себя менее виноватым, тогда я смогу простить;
□ прощение во исполнение ожиданий других: я смогу простить, если меня побуждают к этому другие.
250
А взрослым:
□ прощение во исполнение требований моей религии;
□ прощение как средство достижения социальной гармонии: я прощаю, т. к. это восстановит социальную гармонию и хорошие отношения в обществе;
□ прощение как любовь: я прощаю безо всяких условий, из любви к обидевшему меня, т. к. должен испытывать искреннюю любовь к другому человеку и его ущемляющему меня поведению, не отражающемуся на моей любви к нему.
Разброс используемых типов прощения с возрастом увеличивается, из чего видно, что некоторые взрослые остаются на первых стадиях.