Проксимические переменные при стрессе

Принцип отсчета пространства жизнедеятельности людей «от отдельного человека» породил наименование одного из на­учных направлений изучения среды обитания — «проксимику». В результате перенесения латинского термина «проксимальный» (лат. — proximus — ближайший, приближенный) в английскую научную литературу, затем из английской в эстонскую и русскую возникло ошибочное произнесение, а затем и написание наи­менования дисциплины, изучающей пространственный фактор в межличностных отношениях: — «проксемика», как результат деформации латинского прототипа.

А. Персональное пространство. Было показано, что на характер взаимодействия и взаимоотношения людей влияют некоторые оптимальные расстояния между ними. Е. Ф. Холл [Hall Е. F., 1966] описал нормы приближения человека к человеку, характерные для социокультурной среды Северной Америки. Эти нормы определены четырьмя расстояниями между людьми (см. подробнее 5.3.1.Д.).

Соммер [Spielberger CD., Gorsuch B. L., Lushene R. E., 1970] предположил, что пространство непосредственно вокруг че­ловека последний воспринимает как удлинение самого себя.

Мерой этого "персонального пространства" субъекта является его эмоциональное напряжение при "вторжении" в него другого человека. Персональное пространство — это "пространствен­ная сфера вокруг человека, очерченная мысленной чертой, за которую другим не следует входить" [там же]. Персональное пространство не строго концентрично. Его граница может быть более удаленной со стороны приближающегося другого человека, тем более, если тот неизвестен или нежелателен. Особенности пространственной среды также могут сказываться на размерах персонального пространства, как бы способствуя объединению людей (социопетальная среда) или, напротив, мешая их объеди­нению (социофугальная среда) [Hall Е. F., 1966, с. 108].

Как специфическую форму персонального пространства, можно рассматривать «орудия» деятельности, актуализирую­щиеся в представлениях некоторых профессионалов. Так, стаме­ску, рубанок столяра, топор плотника, вилы и коса крестьянина, отбойный молоток (перфоратор) шахтера воспринимаются профессионалами как удлинение своего тела, себя, ставшего способным эффективно воздействовать на окружающую при­роду. Еще более удивительным становится представление (и ощущение) у пилотирующего летчика: самолет, вплоть до кончиков крыльев, — это как бы его собственное тело. Опытный автомобилист также ощущает свой автомобиль. Нечто подобное происходит и с космонавтами.

Б. Персонифицированная территория. Часть пространственной среды человек может считать в той или иной мере своей собственностью, которой он может распоряжаться и должен охранять от чужих посягательств. Это персонализированное пространство, «собственная» персональная территория может быть его жилищем, местом работы, кроватью, «принадлежащей» ему в общежитии, и т. п. (первичная персонифицированная территория). Человек может «по привычке», «по традиции» использовать какую-либо территорию, которая тем не менее не подчинена его жесткому контролю, — место в библиотеке, место на пляже (вторичная персонифицированная территория). Оказавшись на непродолжительное время на улице, в парке, человек еще в меньшей степени, но все же идентифицирует с собой окружающее пространство, ощущает его «своим», подчиняясь правилам поведения для всех (публичная территория) [С. А. Разумов, 1976, с. 112-120].

«Персонифицированную территорию» в определенном смысле можно рассматривать как аналог персонального пространства;

если последнее является самым элементарным пространственным «удлинением» человека, то территория — это уже более развитое и сложное его «удлинение», включающее как определенное простран­ство, так и различные объекты. Но оба эти образования выполняют выраженную функцию создания и изменения «границы» между «собой» и «другими», функцию регулирования межличностных от­ношений [М. Хейдметс, 1979, с. 152]. Таким образом, понятия «пер­сональное пространство» и «персонифицированная территория» определяют феномены, сочетающие как мнимые, так и реальные объекты [DukeMP.. NowickiS, 1972; EvansG. W., HowardR. B., 1973; Schiavo R. S., Schiffenbauer A., Roberts J., 1977].

В. Межличностная территория. Характер проксимических переменных, как было обнаружено в наших исследованиях, усложняется в ситуации длительной групповой изоляции в условиях скученности, создающей, наряду с другими феноменами, дистресс у испытуемых [Китаев-Смык Л. А., 1983, с. 297-304]. Условия тесного размещения испытуемых и ограничения изолированного пространства, а также практически постоянное пребывание испытуемых на одном и том же месте обусловливают как бы совмещение персонального пространства и персонифицированной территории каждого из испытуемых. Кроме того, сложность взаимозависимости персональных пространств и персонифицированных территорий в этих условиях создает эффект как бы наслоения их друг на друга. Указанные обстоятельства побудили использовать термин "межличностная территория" для обозначения представления каждого из испытуемых о занимаемом им и "принадлежащем" его напарнику по изоляции пространстве кабины имитатора межпланетного корабля, в котором проводились эти испытания (стенд «Орбита»).

Рассмотрим литературные данные относительно особенностей проксимических переменных при стрессе. Затем будут изложены результаты наших исследований динамики изменения проксими­ческих показателей при остром и хроническом стрессе, в частно­сти, вследствие групповой изоляции, скученности, кинетоза.

Г. О скученности. Оценивая современное состояние проксимических исследований, можно видеть, что пока нет упорядоченной проблематики этого научного направления. Сложность возникающих проблем можно проиллюстрировать данными о влиянии скученности на развивающиеся организмы. Показано, что дети вплоть до юношеского возраста имеют меньшие, чем взрослые, зоны личного пространства [Aiello J. R.,

Aiello Т., 1974]. В связи с этим, казалось бы, дети должны быть способными переносить более высокую плотность людей в своем окружении, т. к. известно, что увеличение зон личного пространства провоцирует дистрессовое ощущение скученности [Evans G. W., 1973; Evans G. W., Elchelman W., 1976]. Анализ широкого круга литературы, посвященной влиянию чрезмерной скученности на развивающиеся организмы, свидетельствует об обратном [Evans G. W., Pezdek К, Nalband Е., 1975]. Молодые организмы, растущие в условиях чрезмерной скученности, задерживаются в своем развитии [Christian J. J., 1961]. Следовательно, скученность для них не является простым гипер-стимулирующим фактором [Denenberg V. W., 1972; Newton О., Levine S., 1968]. Сообщалось, что приостановка созревания молодых организмов после рождения может возникнуть из-за скученности, имевшей место в пренатальном периоде и отсутствующей после рождения [Keeley К., 1962]. Потомство скученных мышей было менее активным и пассивно реагировало в тестах на новизну, чем контрольные мышата. Это различие сохранялось у потомства от ранее скученных и нескученных матерей независимо от наличия или отсутствия скученности потомства.

Приведенные данные свидетельствуют о том, что проксими-ческие факторы являются отражением сложного динамического «овладения» популяцией среды обитания. Это овладение содер­жит различные активные и пассивные, осознаваемые и неосо­знаваемые, уравновешенные и неуравновешенные между собой проявления.

Продуктивным, открывающим возможность для психофизиче­ских решений задач проксимики явилось заключение о том, что скученность при стрессе можно представить в показателях порога, который зависит, конечно, от некоторой минимальной плотности индивидов [Evans G. W., Elchelman W., 1976]. Более того, этот порог связан с когнитивными их тенденциями, которые либо снижают, либо увеличивают потребность человека в пространстве [Cozby Р. С, 1973] и его чувствительность к пространственным ограничениям [Ткаченко В. Д., 1980].

Вопреки данным о неблагоприятном действии скученности на показатели функционального состояния и на эффективность деятельности, не найдено между этими факторами никакой за­висимости [Freedman J. L., Klevanski S., Ehrlich P. H., 1971; Freed-man J. F., Levy A. S., Buchanan R. W. et al., 1972]. Сопоставление методов получения этих противоречивых результатов показало, что в экспериментах Фридмана сложность и напряженность деятель­ности были столь невелики (составление слов из группы 10 букв).

что дополнительная нагрузка на организм за счет скученности не исчерпала возможности выполнять эту деятельность на удовлетво­рительном, близком к исходному уровню. В указанной работе был неудовлетворительным критериальный подход к определению кри­тического уровня внешней стимуляции, делающего ее стрессоген-ной. По мнению Каплана, этот уровень достигается при комплексе показателей стимулирующей информации [Kaplan S., 1972, 1973, 1976]. Должны быть достаточными: ее количество, присутствующее одномоментно, напряженность умозаключений, необходимых для понимания этой информации, кроме того, должна существовать перспектива для субъекта быть в состоянии узнать больше о среде как об источнике критической стимуляции. Существует мнение, что критический уровень стимуляции обусловливается: большой величиной сигнала, конкурирующими сигналами при дефиците времени ответа на них, высокой неопределенностью (непредска­зуемостью) сигнала [Evans G. W., Elchelman W., 1976].

Было обнаружено, что экстремальная скученность может быть отнесена к типу стрессоров, для которых характерен не­благоприятный эффект последействия. К такого типа стрессо­рам относится экстремальное шумовое воздействие, в отличие, например, от теплового стрессора, создающего немедленный дистрессовый эффект [Broadbent D. E., 1971; Kahneman D., 1973; Keele S., 1973]. Это положение было подтверждено исследования­ми эффектов комбинированных стрессоров: тесной скученности и шума [Freedman J. F., Levy A. S., Buchanan R. W. et al., 1972], теснотой скученности и температурного воздействия [Griffit W., VeitchR., 1971].

Обнаружено, что после пребывания в условиях экстремальной тесноты испытуемые значительно хуже переносили предъявление им неразрешимых задач, чем лица, пребывавшие перед аналогич­ной деятельностью в нестесненных условиях [Evans G. W., Elchel­man W., 1976; Sherrod D. R., 1974]. Надо полагать, "вовлечение" испытуемых в пассивное стрессовое реагирование за счет нераз­решимых задач усугублялось последействием предшествующей пассивности, генерируемой стрессором скученности (в случае, когда последний не чрезмерен и не вызывает взрыва агрессивно­го противодействия среде). Эпстейн и Карлин нашли, что после скученности субъекты лучше решали простые задачи. Причем у женщин отмечены увеличение социопетального поведения (сплоченности, желания сидеть ближе друг к другу), увеличение групповой сплоченности кооперативного поведения. Напротив, у мужчин после непродолжительной экстремальной скучен­ности уменьшились групповая сплоченность и кооперативное поведение. Цитировавшие эту работу Г. Эванс и В. Айхельман

[Evans G. W., Elchelman W., 1976] сообщают, что в ней приведены интересные объяснения указанных половых различий, однако не приводят этих объяснений.

В исследованиях проксимических переменных на животных, а также в ранних работах, посвященных поведению людей при скученности, авторы анализировали значение ситуационных фак­торов, упуская из вида индивидуальные и личностные различия объектов исследования. Это породило многочисленные данные, не отражающие всей сложности реальной действительности. В частности, писали, что якобы как аксиому, следует принимать утверждение об увеличении личного пространства при стрессе и об увеличении стресса при возрастании плотности индивидов. Между тем было показано, что индивиды с зонами большего лич­ного пространства испытывают больший стресс скученности, чем люди с меньшим личным пространством, помещенные в одни и те же условия [Cozby Р. С, 1973]. Жители больших городов тяжелее, чем сельские жители, переносят пространственные ограничения во время многомесячной работы на рыбопромысловых базах [Тка-ченко В. Д., 1980]. Важную роль в возникновении стресса играют темперамент, характер и стрессовая реактивность общающихся в условиях скученности людей, их психологические установки, мо­тивы деятельности, морально-этические и социально-культурные нормы [Evans G. W., Elchelman W., 1976 и др.].

При скученности и ограничении пространства, выступающих как стрессор, у мышей были обнаружены физиологические по­казатели выраженного стресса: увеличение надпочечников и вилочковой железы, уменьшение выделения андрогенных гормо­нов тестику лами, снижение лактации [Christian J. J., 1961 ]. При высокой скученности резко возрастала электропроводимость кожи у людей [Epstein Y. M., Aiello J. R., 1974]. Психофизиоло­гические исследования подтвердили возникновение стресса при вторжении в личное пространство [Evans G. W., Howard R. B., 1972; McBride G., King M. G., James J. W., 1965 и др.]. Скучен­ность и эмоциональная напряженность межличностных взаи­моотношений приводили к срыву выполнения заданий Однако это происходило, только когда сокращение межличностной дистанции осуществлялось при решении задачи, требующей высокой скорости обработки информации; скученность прак­тически не влияла на выполнение простых задач, без дефицита времени [Evans G. W., Howard R. B., 1972]. Различные стрессоры, не являющиеся проксимическими факторами, при достаточной интенсивности и значимости вызывают стрессовые изменения проксимических переменных: увеличение личного пространства и дискомфорта от скученности [там же].

Существует ряд интересных, но недостаточно обоснованных подходов к интерпретации феноменов, возникающих при скучен­ности. А. Эссер [358] предположил наличие конфликта между «старым» мозгом (основание мозга и лимбическая система) и «новым» мозгом (неокортекс). «Старому» мозгу приписывается преимущественная регуляция эмоциональных проявлений, ко­торые якобы чаще связаны с личными контекстами эмоций и с интимным взаимодействием в малой группе, в «микрогруппе». Предполагается, что социальные подтексты, межгрупповое взаимодействие в «макрогруппе» преимущественно сопряжены с функциональными возможностями «нового» мозга. Согласно ци­тированному автору, конфликт между «старым» и «новым» мозгом в какой-то мере обусловливает стресс столкновения потребности личности как в уединении, так и при ее социализации (см. также о «феномене бегства в пустой окоп» в 2.1.12 Б).

Было высказано предположение о том, что потребность человека в установлении и поддержании той или иной степени уединенности связана, в частности, с его способностями «когни­тивного картографирования», т. е. со способностью представлять себе физическое и социальное окружение, которая зависит как от индивидуальных, так и от внешних факторов [Evans G W, Elchelman W., 1976]. Предполагается, что при этом важную роль играют характер прогнозирования субъектом социальных и физи­ческих переменных среды, а также баланс между потребностями личности в автономии и «агрегации» с другими людьми. Можно полагать, что этот фрагмент функциональной модели скученности как социологического феномена реально существует. Вместе с тем нельзя ограничиваться только этим фрагментом для понима­ния всего феномена и для разработки методологии управления стрессом, возникающим при скученности.

Ряд частных решений проблемы стресса при скученности со­держится в исследованиях ее переносимости при индивидуальных рaзличияx «места опоры» (интернальности-экстернальности) DukeM. P., Nowicki S., 1972], а также в исследованиях влияния индивидуальных различий тревожности [Flowers J., Whalen С, 1974] и вероятного прогнозирования [Airman J., 1975].

Теоретическим основанием, лежащим в основе большинства проксимических исследований, является предположение, что бли-зостькдругому индивиду, увеличение числа приближающихся ин­дивидов, предметное, примыкающее к субъекту окружение — все это действует как информационная нагрузка. В случае перегрузки возникают стресс и дистресс. Многие исследователи ограничи­ваются анализом количественных показателей такой нагрузки: чем ближе и чем больше ее агенты, тем быстрее и больше должен субъект обрабатывать информацию о них, чтобы приблизиться к овладению ситуацией. В ряде работ, кроме количественных, отмечают качественные показатели среды, обусловленные субъ­ективной неопределенностью, субъективной невозможностью и тому подобными характеристиками тех или иных агентов среды. Высказаны сомнения в правомерности указанной модели инфор­мационной перегрузки для интерпретации данных проксимиче­ских исследований [Evans G. W., Elchelman W., 1976].

Известно, что люди в хорошо структурированных лаборатор­ных ситуациях реагируют на пространственные и социальные ограничения иначе, чем в менее структурированных полевых [Loo С. М., 1973]. В полевых условиях зоны личного пространства де­тей увеличиваются в ходе их развития вплоть до возраста полового созревания. В лабораторных условиях обнаруживается обратная направленность изменений размеров личного пространства, про­должающаяся до того же возраста. Объяснение этих данных с позиции модели информационной перегрузки, предложенное их автором, нельзя считать удовлетворительным. При скученности стрессогенный фактор сложнее, чем влияние разной структу­рированности информации. При анализе цитированных данных следует учитывать и психологические установки, различные в полевых и лабораторных условиях, и преимущественное участие в одном случае образной, в другом— логической сферы мышления, и различную эмоциональную окраску состояний испытуемых, и т. п. Увеличение размера группы повышает познавательную сложность ситуации для индивида: тогда вторжение в его личное пространство можно было бы рассматривать как высший уровень информационной перегрузки [Saegert S., 1973]. Но только ли этим объясняется эффект скученности? Конечно нет.

Есть ли противоречия между представлениями о «нормальном» и «привычном» количестве людей, проживающих на какой-либо территории. Заметим, что «привычной» может стать чрезмерная, т. е. не «нормальная» скученность населения. На этих террито­риях (к примеру, в трущобах современных городов) постоянные жители не замечают своей стрессогенной скученности и не понимают, что она — главная причина их «стресса жизни», их болезней стресса (телесных и душевных), их дурных характеров и склочных взаимоотношений.

В СССР расселенные в 60-е гг. из трущоб (тысяч перенаселен­ных подвалов, сотен бараков) в отдельные, хотя и маломерные квартиры, люди испытывали счастье. Но по прошествии 20—30лет их квартиры стали восприниматься как «хрущобы» («в честь» инициатора расселения из подвалов Н. С. Хрущева). Не малую роль в разочаровании «хрущобами» сыграла ликвидация тем же Хрущевым «железного занавеса», закрывавшего от советских людей то, в каких комфортабельных условиях живут люди в за­падных странах.

Д. Зоны индивидуального (субъективного), общест­венного (семейного, кланового, государственного) пространства. Возможно, первое обстоятельное исследование значимости пространства при общении людей проделано Е. Ф. Холлом [Hal! E. F., 1966]. Он обнаружил четыре концентрических пространства с субъектом общения в центре.

1. Интимное расстояние (радиус) от 0 до 45 см используется при общении самых близких людей: жена — муж, мать — ребенок.

2. Персональное расстояние от 45 до 120 см используется при обыденном общении со знакомыми людьми.

3. Социальное расстояние от 120 до 400 см оказывается пред­почтительным в общении с чужими людьми и при официальном общении.

4. Публичное расстояние от 400 до 750 см используется при выступлениях перед различными аудиториями.

Холл указывал на то, что расстояние, предпочтительное для той или иной формы общения, избирается человеком в значитель­ной мере неосознанно. Тем не менее человек почти всегда, так или иначе, реагирует, если принятое им расстояние «нарушается».

У многих народов сохранились архаические традиции разде­лять пространство в доме на мужское и женское. Это не значит, что в них не могут находиться члены семьи другого пола. Однако мужчины в горных аулах, зайдя на «женскую половину», испыты­вают большее напряжение ответственности за свое поведение. То же и с женщинами, вынужденными быть на «мужской половине». В старинных домах Сванетии женская часть общего помещения — в дальнем от входа углу, мужская — ближе ко входу. С оружием в руках воины будут защищать женщин и детей от врагов, взломав­ших крепкую угловую дверь, укрепленную острыми кремневыми плитами [Китаев-Смык Л. А., 1988].

И в современных квартирах, казалось бы, стихийно образу­ются «женские пространства», там, где предпочитают хозяйни­чать жена, мать, дочери, есть «детская комната» или угол для малышей. Гласно или негласно есть и «мужская» территория. Удобнее жить, когда определилась «своя территория» в доме, в квартире для каждого члена семьи — там ему комфортнее, там гарантия возможности эустресса. Но бывает иначе, когда «своя территория» — место изгнания, «заточения»: темный угол в общей комнате, жалкая комарка — обитель дистресса.

За пределами концентрических пространств холла, вне квар­тиры и дома есть небезразличные для каждого из нас территори­альные зоны (пространства). Их значимость создается условиями нашего существования, а размеры зависят от индивидуальных черт характера, воспитания, традиции, пола и возраста. Обшир­ные психологические исследования влияния пространства на людей были проведены эстонскими учеными под руководством Томаса Ниита, Хайдемиста, Крусваала начиная с 80-х гг. XX в.

С детства формируется чувство своей принадлежности к про­странству «нашего двора». За ним — пространство «своего села», а в городе — «нашего квартала». Они создают представление-понятие — «малая родина». Благодаря ему люди, лишь изредка видевшие друг друга в родном селе, в своем городе, оказавшись на чужбине и увидев знакомое лицо, радостно бросаются один к другому, вдруг поняв, что они «соседи!». Еще более широкая пространственная зона — «своя страна», «большая родина». Навсегда она в душе. Из-за этого у людей с особым складом ха­рактера возникает ностальгия (гр. nostos — возвращение домой + algos — страдание, боль = тоска по родине, по минувшему). У людей надолго, тем более вынужденно оказавшихся в чужой стране, она воплощается в мучительном желании вновь увидеть родной край, оказаться среди людей, знакомых с детства. Велика их трагедия, когда, возвратившись, видят все изменившимся, почти незнакомым. Представления о «малой» и «большой» Родине наделяют людей чувством-понятием — «землячества». В экстре­мальной ситуации вдали от родины оно сплачивает, укрепляет их самосознание, побуждает земляков защищать друг друга.

В разные исторические эпохи становились то менее, то более значимыми пространства, занимаемые этносами, нациями, го­сударствами. В последние десятилетия во многих европейских странах стали явственными поиски большими группами населе­ния опоры на свое национальное или этническое происхождение. Тенденции сепаратизма, естественно, приводят к экстремальным ситуациям с социальным, политическим стрессом. Важные при­чины этого, с одной стороны, распад семейных кланов, утрата единства семьи как зашиты для всех ее членов. Это стрессогенное обстоятельство усиливает поиски опоры на этническую, нацио­нальную идентичность. С другой стороны, происходят массовые трансформации экономических и политических реалий, обезли­чивающие отдельного человека, обессиливающие семьи, ввергаю­щие в дистресс. Это пробуждает в людях зооантропологическое рефлекторное (не вполне контролируемые сознанием) ощущение «кровного родства», якобы защищающее индивида сплочением с себе подобными, с внешне похожими на него, обладающими одинаковыми социокультурными традициями и общими целями. Такая ксенофилия (гр. хепоп — чужой + phileo — люблю) ведет к претензиям на владение своей национальной территорией, к сепаратизму и в конечном итоге к ксенофобии (гр. хепоп — чу­жой + phobos— страх, но используется и как «неприязнь»), к отторжению иных как «врагов» [Савельев А. Н., 2007].

Одновременно с этим происходят интегративные процессы, охватывающие все большие массы людей благодаря трансконти­нентальным экономическим, информационным и технологическим процессам. Становится обыденным глобальное информационное пространство сетевых связей между людьми благодаря Интернету и подобным ему технологиям. Глобализация и антиглобализм создают немало поводов для дистресса и эустресса.

£. Пространство планеты и космоса. Первый телемост 1982 г. «Москва — Космос — Калифорния». Карнаваль­ный катарсис как «пространство» отрыва от земной обыденности. Смеховая культура и СМИ. Проникновение людей в космическое пространство создает у все большей части человечества представление о своем единстве, о силе и вместе с тем ничтожности в масштабе Космоса.

Многие люди нашей планеты впервые наглядно представили ее в день полета Юрия Гагарина. До сих пор в душах его свер­стников не угас восторг, охвативший их в день возвращения на Землю первого космонавта. Пространство космоса стало близким и достижимым. И очень мало тех, кто осознает, сколь велика опасность гибели космонавтов-астронавтов, несущихся вдали от земной поверхности, где только и возможна нормальная жизнь. Сообщения о космических полетах стали обыденностью. Но был момент, когда благодаря успехам космонавтики, массы людей на противоположных сторонах земного шара были эмоционально потрясены, увидев одни других и общаясь друг с другом.

Минуло 25 лет со дня (вернее, с ночи) первого «космического телемоста» (телевизионного моста) между СССР и США. В свое время он был «суперстрессовым» событием для всех московских и многих американских его участников. Чтобы понять причины эмоциональных потрясений людей, находившихся на разных континентах и вдруг увидевших друг друга на телеэкранах, надо вспомнить подробности организации и проведения того TV-моста.

Сейчас невозможно себе представить всю невероятность осу­ществления в то время телевизионной связи между массами граж­дан СССР и США. Выезд от нас за рубеж был предельно ограничен и возможен только для строго проверенных людей, телефонные разговоры с зарубежными абонентами контролировались, даже служебная переписка перлюстрировалась, шпиономания была суровой действительностью в нашей стране. Для подавляющего большинства ее граждан пространство за ее границами казалось эфемерным, потому что было навсегда недоступным.

Совершенно исключительную роль в организации первого телемоста сыграл уникальный москвич Иосиф С. Гольдин, умев­ший, как трава прорастает сквозь асфальт, проникать сквозь «железобетонную толщу» советских государственных властных учреждений, достигать «лиц, принимавших решения» и убеждать их. С американской стороны инициатором телемоста был Дик Хикман (человек со сложной биографией). Надо заметить, что телемосты уже проводились в США между рок-фестивалями в разных городах.

Идея организации массовых связей между СССР и США возникла в спецструктурах этих стран, во многом конфронти-ровавших тогда одна с другой. Становилось ясным, что кон­фронтация наносила ущерб их экономическим и культурным возможностям.

В телемосте с советской стороны приняли участие несколько рок-групп и вокально-инструментальных ансамблей, которые откликнулись на внезапное приглашение в полночь (в это время в США был день) прибыть в телецентр Останкино. Гольдин угово­рил появиться там уже популярную певицу Аллу Пугачеву.

Первый телемост назывался «Москва — Космос — Калифор­ния». Эти три слова были на майках американцев. Наклейки с этим названием раздавались советским участникам.

Иосифу Гольдину (и небольшой группе сподвижников — в ней был и автор этих строк) удалось за один вечер оповестить, пригласить, вызвать в Останкино более 250студентов из нескольких студенческих общежитий Москвы, больше 80 своих приятелей и их знакомых. Общее число участников ие регистрировалось. Ночью их пропускали в здание телецентра по одному слову Гольдина: «Со мной 25 человек», «Еще 90!» и т. д. Телецентр Останкино был при коммунистическом режиме еще более недоступным для «посторонних» людей, чем сей­час. Проход в него без пропусков был абсолютно недопустим, ночью вводился особый режим охраны И тем не менее в ночь на 5 сентября 1982 г. невероятное вдруг стало возможным.

Ночной вызов в телецентр был для участников TV-моста пер­вым эмоционально-будоражившим фактором. Проход в огромное почти пустое здание телецентра Останкино был вторым стрес-согенным фактором, обещавшим и дальше нечто необычное, радостное. Долгое, томительное, но все же веселое ожидание спутниковой связи Москвы с Калифорнией становилось третьим стрессогенным фактором. Тогда еще не угасла радость от первых полетов в космос. И личное участие в «чуде космической связи» было волнующим: «Неужели увижу вживую Америку! Вдруг все сорвется».

Должен сказать, что эти и дальнейшие оценки эмоциональных переживаний участников телемоста были сделаны на основе опросов, интервьюирования, анкетирования нескольких десятков человек. Нами опрашивались, прицельно обследовались люди разных возрастов, разного пола, с разными эмоциональными про­явлениями. Во время сеансов космической связи и сразу после телемоста это психологическое исследование было проделано группой студентов-психологов и медиков под моим руководством. Инициатором был И. Гольдин.

В Калифорнии, в Национальном парке на склонах большого холма, расположенных так, что они создавали гигантский амфи­театр, разместились более трех тысяч человек. Перед ними, внизу стояли несколько огромных экранов, на которых американцы видели «в прямом эфире» то, что транслировалось из Москвы, — нас в зале-студии телецентра Останкино. А мы на двух полуто­раметровых экранах видели жителей Калифорнии. В огромном зале-студии набралось около 350 человек.

Наконец на больших экранах московского телецентра за­мелькали лица американцев; их стало слышно. Многие не сразу поняли, не сразу поверили, что «чудо» уже происходит. Ощуще­ние разительной необычайности у одних нарастало постепенно, у других как взрыв. Одни замерли с улыбками на лицах, другие переговаривались, кричали, начали толкать друг друга, пере­бегали с места на место. Видя «заэкранных» американцев и тем более прямо общаясь с ними, советские участники все более возбуждались.

— Эй, ты! В красной рубахе, — крикнул наш студент (по-английски) калифорнийскому парню на экране, — ты видишь меня?! Ты действительно есть? Или мне мозги пудрят — будто мы видны друг другу?

— Да! Я здесь, тут Калифорния!

Задорные переклички происходили все непринужденней. Атмо­сфера раскрепощенности, непринужденности, радости, весе­лого буйства вспыхивала по обе стороны телемоста.

— Первый раз вижу коммуниста! А ведь ты похож на наших парней!

— Я не коммунист, я — студент!

Эти реплики и многие другие с английского на русский и об­ратно, эмоционально заряжая их, мгновенно переводил Иосиф Гольдин.

Прямое общение участников моста перемежалось выступле­ниями рок-ансамблей. После каждого — аудитории на обоих континентах взрывались криками, аплодисментами.

Изменения психического состояния сразу после окончания TV-моста у всех обследованных участников не ограничивались эмо­циональным подъемом, эйфорией, как после очень впечатлившего театрального или массового театрал из ированного действия. Все гово­рили о необычайности произошедшего, о том, что «никогда такого не было!», «это впервые со мной!», «не ожидал, что такое может быть!». Кроме того, многие воодушевленно сообщали о трудно определимых словами изменениях личности: «Я стал другим. Теперь весь мир стал другим для меня», «Я будто проснулся, а раньше всю жизнь вроде бы спал до этой удивительной ночи», «Теперь я вижу всех людей, тех, что рядом со мной, другими глазами. Увидел далеких американцев, и наши все здесь мне стали ближе и роднее».

Не только необычайность «прорыва» в западный (капита­листический, «свободный») мир, но ощущение планетарного пространства, представление близости далекого міра трансфор­мировало душу (психику). Некоторые так и говорили: «Теперь я "всепланетный человек! "», «Какие смешные все люди у нас, не знают, не чувствуют, что все — и у нас, и в Америке — это что-то одно!», «После таких мостов, когда и мы, и они увидим в лицо друг друга, то не сможем и не станем воевать», «Для всех граждан СССР нужны телемосты с другими странами, через теле­мосты — дорога к миру».

Эти и подобные высказывания, вернее, радостные выкрики были у людей в состоянии радости, экстаза, разгула. Кто-то пы­тался сдержать эмоции. Внезапное проникновение, попадание, хоть и на время, в иной мир и осознание доступности планетар­ного пространства трансформировало психику наших участников телемоста. И это вылилось в карнавальное состояние. В нашей отечественной научной литературе наиболее полно и ярко фе­номен карнавальности рассмотрен, изучен М. М. Бахтиным в его монографии, посвященной анализу классического произведения Франсуа Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль» [Бахтин М. М., 1965]. Втом, что происходило той ночью 5 сентября 1982 г., многое создавало карнавальность.

1. Прежде всего — эмоциональный отказ от тягостной обыденной советской действительности. Если на традиционных карнава­лах к этому готовятся, то телемост стал внезапным отрывом от прошлого.

2. И это создало столь сильное потрясение души, что даже не понадобились маски, скрывающие у каждого того себя, от которого хочется избавиться На телемосту почти все вдруг стали другими. И вокруг были люди с горящими глазами, кри­чащими ртами, их ожившие возбужденные лица были будто бы новыми масками тех людей. З У всех веселое перевоплощение дополнялось радостью про­теста против запрета на общение с иностранцами, ликованием эфемерной победы над чем-то высоковластным. В после­дующие дни все, с кем нам удалось поговорить, «обмениваясь впечатлениями», говорили примерно так: «Конечно, цензура и подвластность советским правилам остались теми же, но телемост запомнится навсегда как право на свободу, как сила, которая в нас есть, как глоток счастья» и т. п. Телеоператор, проработавший много лет в телецентре, гово­рил мне:

— Кого только я не снимал, людей знаменитых, выдающихся, но теперь я понял, что ни один артист, ни один политик не был так воодушевлен, как многие из тех, кого я видел на телемосту. Да и сам я теперь уже другой.

— В чем другой?

— Я понял, что способен на большее, чем стоять за камерой.

В душе я давно режиссер, вот и стану им!

Воодушевление на большее, чем есть в их жизни, стало осо­бенностью многих испытавших во время TV-моста воодушевлен-ность грандиозностью пространства Земли.

4. «Карнавальные переодевания» участников рок-ансамблей происходили тут же у всех на глазах. Это усиливало нагляд­ность перевоплощения «таких, как мы» в «совершенно иных». Происходило раблезианское «травестиа».

5. Гротескность карнавальных образов и действий, которой Рабле и Бахтин придавали большое значение как силе, перевопло­щающей психическое состояние участников карнавала, была во время телемоста в больших массах людей. В Калифорнии явно гротескным стало сборище зрителей-участников в на­циональном парке. Да и в Москве непривычно громадный зал был переполнен взбудораженной массой. Гротескность забитого людьми пространства усиливалась ночной пустотой бесконечных коридоров телецентра.

6. А карнавальные, буйные потехи, бесчинства и безобразия, веселые драки? Или, хотя бы, избиение ритуальной жертвы, раблезианского «клеветника», которого не спасает его сме­хотворность и ничтожество на фоне бушующей толпы! Были ли они тогда, ночью 5 сентября 1982 г.?

Был момент, когда толпа студентов после завершения теле­моста вышла из огромного зала, откуда велась трансляция. Ра­достные, веселые, все еще охваченные восторгом произошедшего

«единения со всем миром!», они шумели, смеялись. Но вот уже спускаясь по лестницам телецентра, начали толкаться, выкрики­вать что-то, кто-то съезжал по перилам. Было видно, что их эмо­циональность усиливалась. На улицу вывалилась возбужденная масса парней и девчонок: крики, песни, объятия, взаимные толчки. Клокочущая толпа была особенно контрастна на фоне абсолютно безлюдного, пустого ночного пространства между двумя остеклен­ными зданиями-монстрами телецентра Останкино.

— Только бы стекла не начали бить, — устало улыбаясь сказал Иосиф Гольдин. И действительно, у нескольких стоявших там машин стекла утром оказались разбитыми. Кроме того, извест­но, что после завершения телемоста среди молодежи, шедшей к станции метро, завязалась драка. Был вызван наряд милиции, но задержания драчунов не было. Почему дрались? Воодушевил ли телемост агрессивную конфронтацию и она стала «бессмыс­ленным и беспощадным» выбросом энергии, копившейся под давлением политических ограничений того времени? Или реали­зовался карнавальный феномен избиения «жертвы», описанный Франсуа Рабле?

Была ли той ночью в телецентре Останкино раблезианская «жертва карнавального избиения»? Возможно, без всякого битья ею оказался старший дежурный охраны телецентра. В разгар веселого «единения» москвичей с американцами меня (как вра­ча) вызвали: «Человеку плохо!». Сердечный приступ начался у дежурного начальника охраны. Я обследовал его и поставил диагноз: «приступ стенокардии». Дал лекарства, вызвал машину скорой помощи.

Старший охранник прижимал к груди руки и повторял:

— Это ужасно, ужасно! так нельзя!

— Почему же? — Я пытался его успокоить. — Пусть ребята веселятся, радуются. Ну, и что из того?

— Ужасно! Ужасно! Такое недопустимо… в телецентре… да еще ночью… мало ли что…

Он был похож на раблезианскую «жертву карнавала». В нем реально воплотился «карнавальный образ развенчания», и он, опять же реально, оказался «побитым», но не кем-либо, а своей приверженностью роли противника вольностей и бесчинств, и внезапно развившейся «острой болезнью стресса». 7. Немаловажной была роль Иосифа С. Гольдина, талантливо,

страстно сыгравшего роль карнавального короля-шута:

— короля, воодушевляющего всех людей вокруг него шутовским правом на свободу, правом уйти хотя бы в веселье из-под гиета обыденности;

— шута, возбуждающего всех на буйство и проказы, так что все

становятся шутами под властью короля шутов.

Эти два свойства, две стороны есть у любого харизматического лидера, будь то заводила в толпе, ядреный оратор, успешный глава политической партии или еще чего-либо.

Современная экранная культура (кино, TV, компьютерные технологии) все больше использует экранный гипертекст: много­факторность, многозначность аудиовизуальной информации, обрушивающейся на зрителя, способного воспринять лишь то, к чему он подготовлен и от чего не защищен [Разлогов К. Э., 2006]. Эмоционально и ментально довлеющим гипертекстом TV-экранов в Москве и Калифорнии во время телемоста 5 сентября 1992 г. был угадываемый и фантазируемый участниками телемоста мир людей-антиподов, «выглядывающих» из незнакомой страны, из цивилизации для кого-то пугающей, для иных — желанной. Специ­альные исследования, проведенные в США и у нас, показали, что ментальное напряжение (когнитивные проявления стресса) у мно­гих участников были более интенсивными, чем эмоциональные проявления стресса. Именно интеллектуальное перенапряжение «переливалось» в эмоциональную гиперактивность.

Карнавалы — массовые театрализированные, но все же во многом стихийные действия всегда создают у участников эле­менты катарсиса (гр. kathareiu — очищать), т. е. очищение души сопереживанием с трагическими персонажами театра или героями реальных жизненных коллизий. Античная теория катарсиса, опи­санная Аристотелем в его «Поэтике», «выдвигала четырехчленную форму очищения: подражание — страх — сострадание — наслаж­дение. Катарсис означает последовательный процесс взаимодей­ствия этих элементов» [Шестаков В. П., 2007, с. 10].

Возникали ли эти элементы катарсиса в карнавальности те­лемоста? И в чем были их особенности?

Действительно, с первых минут трансляции из Калифорнии советские люди, молодежь были поражены, воодушевлены непри­нужденностью, простотой и откровенностью американцев, явно заметной в их мимике, движениях и раскрепощенности эмоций, что было тогда не свойственно советским людям. Конечно же, это не могло не вызвать рефлекса подражания у наших участников. Оно было невольным и утрированно аффективным. Одновремен­но, особенно у лиц среднего и старшего возраста, не могли не возникнуть опасения из-за неожиданного без их ведома, даже как бы насильственного вовлечения в запретное тогда общение с иностранцами. Наверное, лишь у немногих эти опасения пере­живались как осознаваемый страх. Однако, каждый советский участник почувствовал душевный трепет своего соучастия с чем-то недозволенным.

И тут же ощутимо или безотчетно, сразу или постепенно, у многих москвичей пробуждалось застарелое чувство горечи из-за ограниченности своих гражданских прав «железным занавесом» советского государства, из-за душевной придавленности цензур­ными запретами. Прямо перед глазами реальные сцены «свобод­ной» жизни будили зависть и сострадание к себе — чувства, культивировавшиеся тогда в частных, приватных беседах «за рюмкой чая» на московских кухнях и в сельских домах.

Наконец, внезапное право увидеть, соприкоснуться с иным, как казалось, свободным и радостным миром, поучаствовать в ликующей радости рок-фестиваля погружали многих москвичей в сладкое наслаждение недолгой свободой раскрепощения, возможностью подражать «антиподам» и сострадать себе. Это наслаждение питалось еще и проносящимся где-то в подсознании восхищением собой «испытавшим невзгоды, но готовым сбросить гнет и оковы».

Катарсис трагических переживаний страха и сострадание во время театральных спектаклей, по мнению Аристотеля и его по­следователей, доставляют удовольствие и очищают зрителей от подобных страстей и, благодаря этому сдерживают неукротимые порывы души. Но возможен и противоположный эффект: неукро­тимые страсти не гаснут, пережитые, как у зрителей театральной трагедии, но, напротив, выплескиваются в карнавальное буйное веселье, бесчинство и даже в радостное изуверство. Оба варианта катарсиса, конечно же, реализовались у московских участников TV-моста в ночь на 5 сентября 1992 г.

Почему же карнавальное праздничное раскрепощение выпус­кает буйство жестокости, радость чужой болью? Возможно:

— избиение другого — это, прежде всего, отторжение боли от себя: «страдание обошло меня стороной»;

— наслаждение чужой болью — перевернутое (инвертирован­ное) сострадание и еще наслаждение своими способностью и правом сострадать;

издевательство над кем-то — возвышение себя над «заслужив­шим» свою униженность и наказание болью. Во всем этом — какой-то перевернутый катарсис: (а) под­ражание избиваемому отторгнуто, (б) страх быть избитым рас­топтан торжеством своей жестокости, (в) сострадание смещено с избиваемого («недостойного сострадания!») на себя, жертвую­щего своей добротой, (г) а вот наслаждение чужим страданием Удвоено растущим, но не признаваемым чувством вины перед жертвой карнавального избиения. Это лине катарсис переверну­тый, сладостный, но зараженный у лихого драчуна обреченностью на горе, возмездие из-за своей порочности, хотя он до горя может и не дожить.

По телевидению в СССР первый TV-мост не транслировался, были краткие сообщения о нем в прессе.

После первого опыта коммунистические идеологи решили иначе использовать телевизионные мосты в пропагандистских целях. Для этого был приглашен В Познер, работавший в Москве англоязыким диктором радиоканала, осуществлявшим вещание на Америку. Телемосты стали вести из небольшой студии с при­глашенными известными людьми: учеными, политиками. Отчеты об этих мостах фрагментарно «в записи» передавались по госу­дарственным телеканалам СССР. TV-мосты превратились в дис­куссии между «говорящими головами» в Москве и Лос-Анджелесе (потому их стали называть «Москва — Лос-Анджелес»). При этом исчез эустресс карнавальности первого телемоста. В США потеряли к ним интерес, и они были прекращены. Однако через некоторое время TV-мосты возобновились уже как дискуссии между аудиториями со «случайными» обывателями в Москве и Лос-Анджелесе. В качестве ведущего из США (визави В. Познеру) был приглашен Фил Донахью. Но в них уже не было ни карнаваль­ности, создававшейся И. Гольдиным, нн восторга «овладения» участниками пространством планеты, ни счастья преображения личности во «всепланетного человека». Гольдин уже после второго телемоста был отстранен от участия в них.

Яркая вспышка карнавальных катарсических эмоций с коллек­тивным героем в лице участников первого трансконтинентального TV-моста и с индивидуальным его героем — «шутом-королем» сразу же угасла в застое советской культурной парадигмы. Экстаз и карна­вальное действо, планируемое «сверху» для пробивания «железного занавеса», и даже поддержка отдельными лицами из кремлевского «жречества» не имели продолжения. Вместо «ударного» катарсиса, должного волнами расходиться в массах населения, широко рас­ползался по стране вязкий, вялый катарсис анекдотов: откровенных «политических» (против политики КПСС) и окольных (с издеватель­ствами над обыденностью, порожденной советским строем).

Первый телевизионный мост «Москва — Космос — Калифор­ния» доказал «лицам, принимающим решения», что население СССР, несмотря на массовые репрессии недавней сталинской эпохи, способно на социальные взрывы и что лидер массовых возбуждений-возмущений советского (а ныне российского) на­селения должен обладать харизмой короля-шута. Под такой тип лидера одни подделывали свой облик, другие обладали им и по­беждали во время народный волеизъявлений.

К сожалению, не был изучен феномен превращения нашего «человека толпы» во «всепланетного гражданина». А ведь именно такой личностный облик и ныне используется империями, уста­навливающими мировое господство.

Оценивая широкий исторический период современности, культуролог А. В. Вислова пишет: «Трагическое по сути состоя­ние мира нынешнего времени не способно выразиться в трагедии по определению. Человек сегодня теряет свою субъектность, добровольно или насильственно превращаясь в марионетку, в послушника и жертву обстоятельств, исторического процесса, в манипулируемый объект неких всемогущих, невидимых кукло­водов в лице крупнейших мировых игроков новой технотронной цивилизации. К тому же люди-марионетки сегодня погружены в сквозное ироническое культурное пространство, где идет про­цесс "размывания" человеческого сознания и правят бал театр абсурда и "черная комедия", лишенная эмоциональной разрядки, катарсиса, какого-либо выхода в будущее. Постмодернистская де-центрация субъекта привела на практике сначала кдевальвации, а затем и к полной деструкции личности героя как психологиче­ски и социально-детерминированного характера. Человек конца XX — начала XXI в. живет в иррациональном, безжалостном и непредсказуемом пространстве "безгеройного" времени, хотя поводов и нужды в проявлении героизма всегда было и есть более чем достаточно. Но современное обывательское сознание хорошо усвоило афоризм, который не без удовольствия культивирует, что несчастна та страна, которая нуждается в героях. Трагическая ирония состоит в том, что весь мир всегда нуждается в героях, а родное отечество в особенности, только вот никто нигде не хочет или не может в наше время быть героем и брать на себя бремя от­ветственности, предпочитая жизненный конформизм "смертной схватке с целым морем бед". Гуманистическая цивилизация меж тем все явственнее деградирует под натиском дегуманизации ис­кусства и жизни» [Вислова А., 2007, с. 156—157].

Но все же карнавальность, ярко проявившаяся на первом телемосту, отторгавшаяся советской действительностью, неко­торое время сохранялась в СССР в молодежном самодеятельном туризме в пригородных лесах и в дальних походах по ненаселенной местности. Там был «отрыв» от государственно регламентиро­ванных правил жизни и карнавальность разухабистых «турист­ских» и «альпинистских» песен: веселых и трагических, подчас с тюремно-блатным или скабрезным содержанием. Эта отдушина «неполитического дессиденства» была зажата введением туризма в спортивные каноны и «движением КСП (клубов самодеятельной песни)», подконтрольным спецорганам.

Стресе карнавальности первого телемоста стал предтечей феноменов, сопровождавших грядущие социальные потрясения: массовых сборищ у Белого дома в 1991, 1993 гг., его захвата тол­пой, потом штурма отрядом «Альфа» на глазах «карнавальной» толпы москвичей «весело гибнущих» под случайными пулями 3 сентября 1993 г. [Китаев-Смык Л. А., 1997].

М. М. Бахтин обращал внимание на победу ликующей силы карнавальности с ее торжеством жизни над смертью: «Всякий удар по старому миру помогает рождению нового: производится как бы кесарево сечение, умертвляющее мать и освобождающее ребенка. Бьют и ругают представителей старого, но рождающего мира. Потому что брань и побои превращаются в праздничное смеховое действо» [Бахтин М. М., 1965, с. 229].

Первый TV-мост «Москва — Космос — Калифорния» стал ощутимым ударом по «режимности», по заскорузлости цензур­ных запретов уже отживающего коммунистического (советско-большевистского) режима. Телемост был победой новых техноло­гий над старыми способами идеологических запретов. Повторился прецедент средневековья: «Историческая тема победы пороха над рыцарскими латами и замковыми стенами, — писал М. М. Бах­тин, — тема изобретательного ума над грубой силой. …Феникс нового возрождается из пепла старого» [там же, с. 233].

Карнавальные побои и ругательства сопряжены с «бранным развенчанием» запретов, казалось бы неоспоримых, обновлением радостных мечтаний с возрождением подспудных желаний.

Немаловажным компонентом раблезианской карнавальности во время первого телемоста была игра на музыкальных инстру­ментах, но в рок манере, т. е. вопреки отвергавшей их советской коммунистической культурной доктрине.

«Все сказанное нами, — писал Бахтин, — поясняет, почему образы игры, пророчества (пародийные), загадки и народно-праздничные образы объединяются в органическое целое, единое по смысловой значимости и стилю. Их общий знаменатель — веселое время. Все они превращают мрачный эсхатологизм средневековья в "веселое страшилище". Они очеловечивают исторический процесс, подготовляют его трезвое и бесстрашное познание» [там же, с. 261]. Вот уж, воистину, Бахтин буквально описывал (предвидел?) тот первый TV-мост между США и СССР, который, конечно же. был одним из эпизодов «бесстрашного по­знания» нашими гражданами действительности, существовавшей за «железном занавесом», и превращения мрачного большевиз­ма если не в «веселое», то умирающее под ударами реальности «страшилище».

Смеховая культура была инспирирована высшим иерархиче­ским аппаратом Советского Союза и через соответствующие струк­туры направлена против царившей тогда тоталитарной идеологии, против основ, столпов и лидеров советско-коммунистической государственной власти, против геронтократического «жрече­ства». Карнавальность реализовалась в сотнях «политических» анекдотов, передававшихся из уст в уста и казавшихся тогда очень смешными. В них была издевательская нацеленность на неоспо­римость и целесообразность существующих властных структур и государственного устройства [Белоусов А. Ф., 2003].

Смеховая карнавальность с политическим подтекстом лилась по каналам телевидения, а ведь все они были государственны­ми. Народными кумирами становились творцы и исполнители анекдотов: Жванецкий, Хазанов, Задорнов, Карцев и Ильченко. Анекдотами, в том числе и «политическими», были наполнены газеты, журналы. И даже, казалось бы, «бичевание» нерадивых администраторов, коррумпированных хозяйственников Аркадием Райкиным подтачивало партийно-коммунистическую власть в стране, хотя делалось для того, чтобы «спустить пар» народного недовольства карнавальностью его выступлений.

Кто же использовал карнавальное разоблачение идеологии тоталитарного режима? Можно с уверенностью утверждать — это те, кто, во-первых, были отлично информированы о гибельных политических и экономических процессах в стране. Во-вторых, они же могли, но не использовали карательные функции против карнавальной дискредитации советского строя и лиц «жречески» правивших из Московского Кремля [Кургинян С. Э., 2007].

Используется ли карнавальная смеховая культура в нынешнее время для трансформации социальной и политической действи­тельности. Конечно же, да. Достаточно вспомнить раздутый средствами массовой информации сексуальный скандал вокруг Президента США Б. Клинтона и муссирование интеллектуальных и лексических оплошностей Президента США Дж. Буша (млад­шего). Психологический эффект использования TV-мостов уже в XXI в. в России также имел оттенки карнавальности.