они, нежели те многие миллионы "здравомыслящих" (тех, кто в своем уме), которые делают невидимыми для себя страдания большинства человечества и которым путем отрицания, избегания, выученного невежества, предубеждения, разного рода отвлекающих пристрастий удается избежать даже осознания мировой трагедии, т. е. реальности в широком смысле!» [Menninger К., 1977, с. 28].
Г. «Безэмоциональная» стрессовая интенсификация мышления. Эмоции при стрессе могут быть не выражены, не заметны (ни субъекту, ни внешним наблюдателям) (см. 2.1.6). Отсутствие эмоционального сопровождения (вернее, «подстегивания») стрессово-напряженных поступков, поведения, деятельности субъекта обусловлено стрессово-конструктивной точностью мышления и действий благодаря интуиции либо профессиональному навыку. Так, агрессия может быть обдуманно беззлобной, депрессия — привычным горем. Рассмотрим подробнее только особенности осмысления субъектом стрессовой ситуации при бесстрашии перед лицом опасности. 1. Бесстрашие может проявляться благодаря сужению, концентрации внимания на том, что совершенно необходимо для преодоления опасной, рискованной ситуации. Тут для страха как бы не остается питательной среды, она не поступает в сознание, нет «кормления» сомнений, рождающих страх и тревожность. Воспринимается только профессионально-привычная, полезная информация. Отбрасывается все, что в текущее мгновение не нужно, все неопределенное, требующее для своего осмысления активизации мышления эмоциями, в частности страхом. Сознание и без того максимально мобилизовано, без эмоций, вернее, без их ощутимого, будоражащего переживания. Антуан де Сент-Экзюпери, великий француз, летчик-писатель, писал: «Смелость — есть умение контролировать свое воображение» [Де Сент-Экзюпери Антуан Мари Роже | de Saint-Exup ry Antoine-Marie-Roger, 2002]. Добавим — это умение может быть врожденным или результатом профессионального навыка.
В 60-е гг. XX в. мной проведены очень рискованные исследования с опытнейшими летчиками нашей страны, создавалась натурная аварийная ситуация во время посадки самолета, когда до земли оставалось 40 м, т. е. 5—7 с нарастающего пикирования. Первый летчик, управлявший самолетом делал маневр вывод самолет из аварийной ситуации. Оказалось, что и первый летчик, и остальные члены экипажа при этом не слышали и не видели ничего, кроме этого спасительного маневра. Как бы я ни теребил за плечо 1-го пилота, как бы ни кричал ему вухо, требуя выполнения оговоренных в полетном задании действий: тестовых, экспериментальных (ненужных для обеспечения безопасности полета) в эти мгновения, он не видел, не слышал меня. И потом не мог вспомнить моих приставаний. То же было и с другими членами экипажа в секунды критической опасности.
Видимо, этим объясняется феномен «молчания экипажа перед гибелью». Жаль, что отчет об этой работе был строго засекречен (заместителем начальника Летно-исследовательского института Максом Аркадьевичем Тайцем) не из-за «секретности», а из-за недопустимости таких опасностей в экспериментах над самими собой. Однако результаты этих летных испытаний были срочно внедрены в практику полетов для повышения их безопасности при поломках в системах пилотирования (см. об этом подробнее 2.1.6).
2. Некоторые из многочисленных обследованных нами участииков боевых действий, опасных экспериментов и испытаний, рискованных экспедиций говорили, что никогда не испытывали страха, что у них всегда было бесстрашие без эмоций, и оно не явилось последствием специальных тренировок. Такое бесстрашие, если верить этим людям (многим мы верим), можно назвать «первичной безэмоциональностью» в опасных условиях жизнедеятельности. Обсудим некоторые психологические механизмы такого «первичного безэмоционального» бесстрашия.
Заслуженный летчик-испытатель СССР, Герой Советского Союза С. Н. Анохин рассказывал:
«Когда я в кабине самолета, то никаких эмоций у меня нет, ни боязни, ни страха, ни особого возбуждения. Есть необходимые в работе, связанной с риском, напряжения и в голове, и в теле. Это привычное. Этого не замечаю. Такое состояние постепенно проходит после полета, когда пишу отчет о выполнении полетного задания. Никакого "сужения внимания", о котором ты спрашивал, у меня не бывает. Я его не замечал. Напротив, при всяком изменении ситуации полета для его оценки мое внимание как бы расширяется. Все, что нужно, осматриваю и вспоминаю очень быстро, но не спеша».
3. Практически полное отсутствие эмоциональных переживаний в стрессовых ситуациях может быть благодаря рациональному,
расчетливому мышлению, не допускающему мыслей о неопределенной, непредвиденной опасности. Это безэмоционально
смелое мышление достигается тренировками в опасных условиях, связанных с профессиональным риском.
Возможно, о способе выработки именно такой безэмоциональной смелости рассказывал мне М. Л. Галлай, тоже Герой Советского Союза и заслуженный летчик-испытатель СССР, вспоминая о беседе с легендарным летчиком Валерием Чкаловым: «Чкалов попросил нас пройти по довольно широкой доске, лежавшей на траве аэродрома. Потом говорит: "Вот вы спокойно идете по доске, когда она лежит на земле. Ничего особенного. Но по этой же доске, если ее перекинуть над пропастью или с крыши одного дома на крышу другого над улицей, тогда идти будет боязно. Надо представить, что и тогда она лежит на земле, что пропасти просто нет и страха не будет. Бояться-то будет нечего"».
Что достигается тренировками такого рода? Умение ли «сужать» свое внимание и воображение до нужного диапазона, отсекая волнующую, пугающую неопределенную информацию, или же таким образом профессионал создает в себе «ампутацию» страха? Что это — пробуждение врожденной смелости или, напротив, о смелости здесь не может быть и речи, т. к. интеллектуальный расчет не оставляет ей места?
4. Еще один механизм появления «безэмоционального» стресса. Он возникает при актуализации особой формы феномена «выгорания эмоций» [Китаев-Смык Л. А., 1983, с. 262]. При наличии реальной опасности или несчастья может чрезвычайно нарастать чувство страха или горя вплоть до непереносимого уровня, вызывающего эмоциональный кризис, шок. Человек в состоянии сильнейшей фрустрации представляет и переживает свою собственную смерть. При этом у него происходит полная или фрагментарная утрата способности переживать некоторые эмоции — «выгорание эмоций», в частности эмоции ужаса. Как бы переживший свою смерть, человек с «выгоревшим» страхом способен спокойно, будто бы глядя со стороны, оценить смертельно опасную для него ситуацию. Такие люди обретают способность рассудочно относиться к горю и ужасу других людей, не заражаясь их эмоциями. Известны дальневосточные и европейские тренинги, воспроизводящие этот феномен.
5. Бывает, что во время аварии эмоции не осознаются, не беспокоят и после нее. Некоторые сообщали о возникновении при этом странного ощущения «пустоты» вместо эмоциональных переживаний. Спустя день или два начинаются переживания прошедшей опасности. Она вспоминается и будит в воображении яркие образы, неприятное чувство страха. Это худший вариант эмоций при стрессе. Сейчас он рассматривается как «посттравматический стресс».
В многолетних наблюдениях мной было обнаружено, что некоторые люди, первоначально в критической ситуации эмоционально вспыхивающие, накапливая профессиональный опыт, перестают переживать во время опасных мгновений.
Знания психологических закономерностей «бесстрашия» помогают видеть сложные сплетения эмоциональных горений, душевных порывов и моральных падений, пробуждаемых риском военной игры в Смерть и Жизнь.
К обсуждению некоторых «проблем смелости» мы вернемся в 4.2.11.
Д. Есть ли специфика мышления при стрессовом кризисе первого ранга. Г. Селье обнаружил три стадии в развитии стресса.
Первая—это мобилизация «как по пожарной тревоге» (но это совсем не «стадия тревожности») поверхностных адаптационных резервов организма, находящихся «всегда наготове».
Вторая — мобилизация и использование глубинных адаптационных резервов, третья— истощение их [Селье Г., 1966, 1979, и др.]. В связи с качественными изменениями адаптационных процессов при переходе со стадии на стадию их можно рассматривать как ступени стресса. «Восхождение» на следующую ступень вынуждается неослабевающим экстремальным фактором. Так как уже действующие адаптационно-защитные (стрессовые) «механизмы» не способны его купировать, то это вызывает кризис адаптации, и потому подключаются «механизмы» более мощные и уже по-иному действующие. Потому стадии, ступени стресса являются «стрессовыми кризисами разных рангов».
Стадию экстремальных мобилизаций поверхностных адаптационных резервов можно рассматривать как результат «стрессового кризиса первого ранга». Необходимость реализации глубоких адаптационных резервов как «стрессовый кризис второго ранга».
Нами предложено рассматривать болезни стресса как третью стадию, т. е. как «стрессовый кризис третьего ранга» [Китаев-СмыкЛ. А., 1983, с. 159-164; 2001]. Предложено также рассматривать процессы необратимого умирания организма как стрессовый кризис, завершающий жизнь. Если на протяжении ее не случилось стрессовых кризисов особого рода (например, социально-личност-но преобразующих адаптационные свойства субъекта), то стресс умирания — это «стрессовый кризис четвертого ранга».
Ранжирование стресса в его эмоционально-поведенческих и вегетативных (физиологических) проявлениях описано в предыдущих главах. Есть ли такая же ступенчато-ранговая структура в динамике когнитивных, мыслительных процессов при усилении стресса? Не слишком ли сложны и многообразны они, чтобы уместиться на прокрустовом ложе стадиально-ступенчато-ранговои дифференциации?
Если следовать ей, то описанные в данном разделе стрессовые изменения мышления можно рассматривать как первую стадию стресса, т. е. как результат «стрессового кризиса первого ранга». Однако можно ли оценивать их как мобилизацию «по пожарной тревоге» мыслительных резервов, которые «всегда наготове» и могут быть сразу использованы в начале экстремальной ситуации? На эти вопросы можно ответить утвердительно.
Но, вероятно, в стадиальной, ранговой динамике мыслитель ных реакций и процессов надо видеть не просто «мобилизацию адаптационных резервов», а смену, мобилизацию новых все более совершенных стратегий мышления, все более соответствующих нарастающим экстремальным ситуациям. Учитывая эти соображения, предлагаю первичные, срочные реакции и изменения в мыслительной сфере в динамике нарастания стресса, описанные в данном разделе (4.1.2), оценивать как проявления стрессового кризиса первого ранга в рамках когнитивного субсиндрома стресса.