Стресс мирного населения при введении на его территорию «ограниченного воинского контингента» (Чечня 1994-1996 гг.)

В этом повествовании [Китаев-Смык Л. А., 1997 б] нет описания сложных социокультурных, социально-политических взаимодей­ствий внутри общества чеченцев, русских, людей других националь­ностей в той массе, которая описывается как «мирное население». В гражданской войне мирное и взявшееся за оружие население теснейше взаимосвязаны, взаимозависимы. Даже по внешнему виду их трудно, а нередко невозможно, различать. В психологических, со­циальных, политических процессах, происходящих в массах людей, которых можно называть «мирным населением», во время войны на ее территории важную роль начинают играть женщины.

А. Особенности чеченского этноса. Населением Чечни во время войны с 1994 по 1996 г. стали преимущественно чеченцы. В городах русских осталось мало. Была видна их напряженная обособленность. Если в каком-то селе и встречалось русское семейство, давно живущее и усвоившее местные обычаи, то его чеченские соседи добрым отношением к нему как бы подчеркивали негуманность отношения российских войск к чеченскому населению. За два с половиной года войны изме­нялись особенности чеченского населения: взаимоотношения женщин и мужчин, их представления о себе, их чувства, их думы и действия.

Сопоставим результаты наших пилотажных наблюдений с канвой психодинамики масс, предписанной такой наукой, как «психология масс», с ее основателями Ле-Боном, Тардом, Фрейдом и др. Эти авторы, анализируя динамику человеческой

Рис. 50. Чеченцы-сепаратисты в 1996 г. в г. Грозном (фото автора)

массы в критические моменты истории, почему-то пренебрегали традиционной организацией людей, существовавшей до кризисов. У чеченцев это: семья, род, тейп (жители одного ущелья). За последние 70 лет планомерно разрушалось значение тейпов, но оставалась семейная сплоченность чеченцев.

Их этнической особенностью был архаический индивидуализм не только мужчин, но и женщин. Он связан, в частности, с тем, что у чеченцев, в отличие от всех народов Кавказа, и не только Кавказа, не было дворянства, помещиков, князей. В современном выражении: «Каждый чеченец— сам себе Президент!» — есть историческая сущность чеченцев. При этом чеченская женщи­на — абсолютная хозяйка, властительница ряда социальных, хозяйственных и даже некоторых политических функций, вве­ренных ей традициями.

Война, предъявляя экстремальные требования каждому че­ченцу и чеченке, усиливала их индивидуализм. Чеченцы не стали «толпой», «массой», которые описывали Ле-Бон, Фрейд и другие европейские основатели научной массовой психологии. Вместо этого жестокость войны очень быстро — за недели, за месяцы, за дни, а где-то за часы, — стала силой, сплачивающей чеченцев. Выдвигались пассионарные личности, среди них оказалось немало женщин. Лидеры, консолидируя массы, побуждали их к творче­

Рис. 51. Селение Сержень-Юрт после боя, 1995 г. Чеченских маль­чишек никогда не наказывают, чтобы «не выбить из них смело­сти». На заднем плане командир отряда сепаратистов отдает приказания, пользуясь портативным радиопередатчиком; до 1995 г. он был бригадиром механизаторов машинно-тракторной станции. На ограде видны следы от пуль (фото автора)

ству в войне, выковывая военный профессионализм бойцов и их «мирных» помощников — всего населения.

Рядом с историческими символами в виде Шейха Мансура, казнен­ного в Шлиссельбурге русским царизмом, и Шамиля, 50 лет сражав­шегося с русскими. Президент Чечни Джохар Дудаев символизировал путь к всеобщему счастью через обретение суверенитета. Но этого призрачного героя-генерала было мало для повседневного сплочения и воодушевления чеченских масс. Басаев стал конкретным символом бесстрашия и жестокости в борьбе, зажигающим чеченские души. Символом, сплачивающим их в боевые отряды особого типа, где дисцип­лину заменяли доверие командиру и общность рядовых—обреченных на смерть героев. Еще не павшие в бою, они становились знаменами, единящими боевиков с «мирным» населением Чечни. Этому способство­вали радио, телевидение и России, и зарубежья. Их слушали и смотрели в Чечне. Антивоенная пресса неизбежно, вынужденно становилась прочеченской, освещая эту новую кавказскую войну.

Силы людей не беспредельны. На третьем году чеченской войны мирное население, уставшее от российских актов возмездия (обстрелов и «зачисток» сел, в которых появлялись боевики), уже неприязненно смотрело на всех, носивших оружие: и чеченцев, и русских. Но окон­чание войны вновь сплотило чеченцев, их души, освобожденные от ужаса смерти, ликовали. Ношу послевоенного мира чеченцы вручили Аслану Масхадову, символу смелости, мудрости и несгибаемого суро­вого чеченского индивидуализма. Хорошо ли это или плохо, рассудили реалии жизни.

Рис. 49. Чеченки в г. Грозном в апреле 1995 г. стоят перед своим домом, разрушенным авиабомбой. Слева одна из «матриархов» тейпа. На ее лице «чеченская улыбка» — вопреки горю по погиб­шим (фото автора)

Б. Применимы ли канонические концепции психоа­нализа при изучении массового военного стресса. Наука «психология масс» и «психология толпы» разработала каноническое представление о предмете своего исследования. Вот как описывает его известный французский психолог Серж Московичи перед тем, как своей критикой низвергнуть многие основные положения «массовой психологии» В цитату введены цифровые обозначения цитируемых утверждений, чтобы потом было бы легче сопоставлять то, что было в Чечне, с утверждениями теории «психологии толпы».

Итак, цитата: «В недрах толпы (1) подавление бессознатель­ных тенденций уменьшается. (2) Моральные запреты исчезают. (3) Господствуют инстинкт и эмоциональность. (4) Человек-масса действует как автомат, лишенный собственной воли. (5) Он опу­скается на несколько ступеней по лестнице цивилизации. Масса (6) импульсивна. (7) изменчива. (8) легко возбудима. (9) Будучи слишком доверчивой, она (10) отличается недостатком критиче­ского ума. (11) Ее поведение отличается почти бессознательным. Она (12) думает образами, порождаемыми один из другого, ас­социациями. Она (13) не знает ни сомнений, ни колебаний, (14) истинное и ложное не составляет для нее проблемы. Отсюда ее (15) нетерпимое поведение, а также ее (16) слепое доверие вла­сти. (17) Консервативные, по существу, массы имеют глубокое отвращение к новому, к прогрессу, безграничное уважение к традиции» [Московичи С, 1996, с. 290-291].

Сопоставим приведенные утверждения с тем, что я видел, живя среди чеченских «масс», изучая их. 1. Не «бессознательное», а индивидуальное представление о

себе и других, о жизни и смерти усиливалось в экстремальных условиях военного времени. Возникали вполне конкретно осознаваемые чувства и мысли. «Бессознательным», некри­тичным было то, что каждый отдельный человек в толпе или в организованной массе чувствовал; он был уверен, что все вокруг него думают, чувствуют и будут поступать как он, испытывающий «чувство локтя», слитность с возбужденной массой.

В действительности желания и действия разных людей толпы могли отличаться. Поэтому массы осознанно бурлят, бессозна­тельно дробятся. В них могут далеко не «вдруг» возникать же­стокие противостояния.

2. «Моральные запреты» чеченского общества были всегда силь­ны. Война выгоняла склонных к индивидуализму чеченцев из их домов, родовых усадеб, ущелий, превращая их в толпы, в массы. Но в этих «толпах» моральные принципы горских обычаев, усиленные мусульманской моралью, сплачивающей людей на борьбу с врагом, стали главенствующей духовной силой чеченского общества. Традиционную важную роль в боевом сплочении многих горских народов играют женщины, несущие ответственность за постоянную, ежедневную, даже ежечасную целостность семьи, семейных ценностей и делови­тости. Это — «женщины-матриархи», заметные в чеченских селах.

3. Да, в, казалось бы, неорганизованных толпах чеченцев, в организованных «массах» боевиков и снабжающего их всем, чем можно, мирного населения смертельный риск войны создавал «господство инстинкта и эмоциональности». «Здесь, сейчас!» — диктует инстинкт, мобилизуя волю к спасению себя и рода. Эмоциональность усиливает интеллектуальную изощренность поиска пути к победе.

4. Да, «человек-масса действует, как автомат», но «не лишен­ный своей воли», а осознавший ее, усиленную первобытным инстинктом и стрессовой эмоциональностью.

5. Только глядя из окон мирных парижских квартир на рево­люционные толпы французов, только взирая из заоблачных кремлевских кабинетов на войну в Чечне, можно, ие поняв реальной военной трагедии, пытаться увидеть свои цивилиза-ционные нормы и принципы там, где их нет и быть не может. У революции и войны своя «цивилизованность». У нее слож­нейшая организация. Люди становятся способными войти в нее, только мобилизуемые устремленностью к сохранению жизни, если не своей, то своих детей, семей, друзей. Это взлет на высоту цивилизованности, непонятной и не прият­ной тем, кто вне опасности смерти, и тем, у кого власть над чужой жизнью-смертью может разжигать паранойяльную жестокость.

6. Импульсивность людей на войне — кажущаяся. Они постоян­но усилены волей к жизни и ужасом смерти. Обстоятельства вынуждают их то затаиться, то стремительно действовать. Тогда стороннему наблюдателю мерещится «импульсивность масс».

7. Только лавируя, «изменчиво» меняя направления и тактику действий, массы могут уходить от опасностей.

8. Только в состоянии постоянной готовности использовать или сдерживать свое военное возбуждение люди могут не опоздать с нужным «здесь и сейчас» действием.

9. «Доверчива» ли чеченская масса? Увы, да. У чеченцев страсть — доверять. Во время общей опасности можно дове­рять чеченцу; и они доверяют друг другу, выбранным имамам, полевым командирам. Это безоговорочное доверие чеченцы называют «дисциплиной». В это слово европейцы и горцы вкладывают разный смысл. На протяжении войны чеченцы несколько раз пыталисьдоверять российской власти. Обманы, подвохи (в европейском стиле) не лишили этот горный народ его «дикой доверчивости». Сохранилось абсолютное доверие к старейшинам тейпов — патриархам и мудрым женщинам, которым вменяется особая «матриархальная» власть.

10.Вот уж в чем нельзя упрекнуть чеченские толпы, так это в «недостатке критического ума». Чеченцы выносят на площади свои сомнения. Собравшись на сходах, митингах, в отрядах они оттачивают критичность ума в совместных интеллекту­альных напряжениях (решениях, спорах, раздумьях), часто непонятных человеку с европейским складом ума.

11.Поэтому поведение чеченских толп, масс управляется крити­чески выработанными, сознательными решениями. Замечено, что на чеченских «сходах» все прислушиваются, критически оценивая, к самым успешным, удачливым, а не к тем, у кого белее седина или борода длиннее.

12.Думается, красивая фантазия — утверждение, что масса «думает образами, порождаемыми один из другого, ассоциа­циями». Но такое нередко может преобладать в умах людей чеченской толпы.

13.Как для любого народа, для чеченских масс главная «головная боль» — отличить истину от лжи.

14.Но, решив, «что есть истина», всякая масса безоговорочно, беззаветно идет за вождем, носителем истины, «не зная ни сомнений, ни колебаний».

15.Если уж чеченцы, преодолев свою этническую индивидуаль­ность, собрались в толпу, в отряд, то они собрали в критиче­скую массу свое нетерпение и страсть к решительным, смелым действиям.

16.Собравшись, они концентрируют свое «доверие к власти», не то чтобы «слепо», но преданно.

17.Чеченцы приносят на сход, в массу, в толпу свои консерватив­ные мысли, проистекающие из горских обычаев, но приносят с надеждой дополнить их новыми, прогрессивными мыслями сородичей. Как горячий уголь перебрасывают из правой руки в левую, так чеченцы на сходе обсуждают, сравнивая, то предложение, вытекающее из обычаев, то новое, небывалое решение. Так ведь не только у чеченцев.

Психоанализ утверждал, что «массы свидетельствуют об эмоциональном и интеллектуальном, иногда даже моральном падении людей. По ту сторону сознания, когда барьеры уничто­жены, существует темный мир, который сформировался в давние времена. Он оставил следы на нашем теле и в нашей памяти. Ему достаточно небольшого сдвига, чтобы взять реванш. Он перево­рачивает вверх дном представление о психической и социальной норме» [Московичи С, 1996, с. 291]

Может быть, действительно таковы истоки психологических изменении людей, собранных в массы жестоки о ом Но надо продолжить эту гипотезу еще одним утверждением — пере вернувшись вверх дном», сознание людей при массовом стрессе непременно познает новые «психические и социальные нормы», единственно соответствующие новым требованиям ужесточив­шейся жизни. Эти неизбежные на войне «нормы» человеку из мирной жизни должны казаться дикими, а массы людей, соот­ветствующие «военным нормам», — разнузданно жестокими или бесстыдно трусливыми. Не надо оголтело-онаученных суждений. Людей войны и людей мирного времени надо судить и понимать по нормам, утверждающим их жизнь против их смерти.

Вот как анализирует С. Московичи социальные взрывы: «В большинстве случаев это потрясение происходит на пике праздника, мятежа, религиозной процессии, войны, патриотиче­ских церемоний. Во всех случаях, по крайней мере теоретически, возникает впечатление, что улицы наводняет бессознательное. А массы служат ему телом. С ними оно кричит, гневно размахи­вает руками, отбрасывает запреты, оскорбляет вышестоящих, сеет повсюду беспорядок и недовольство. Оно предается всякого рода крайним действиям, невиданным жестокостям. Реальность уничтожается, массы живут в диком сне» [там же]. Согласимся со всем в этой яркой картинке, кроме одного. Действительно, не желая терпеть старый порядок, недовольные массы беспорядком пробивают путь новому, выходят за «край» того, что мешает им. Но этим они утверждают скорее новую, для кого-то «дикую» реальность, просыпаясь и принося ее из «дикого сна», который мучительно долго терпели.

Стараясь понять мирное население в гражданской войне, еще раз обратимся к психоанализу. Он успешно выправляет загибы «массовой психологии» Ле-Бона, Тарда. К сожалению, советская «социальная психология», оставаясь бесплодной на прокрустовом ложе марксизма-ленинизма, постоянно лишалась то ног, то головы. Согласно психоанализу, психический аппа­рат человека разделяется на собственно «индивидуальное Я» и «Я социальное» (его называют еще «сверх-Я», «идеальное Я»), которое доминирует над индивидуальным. «Каждый отдельный человек, — писал Фрейд, —является составной частью многих масс, он с разных сторон связан идентификацией и создал свой идеал "Я" по различнейшим образцам. Таким образом, отдельный человек-участник многих массовых душ — своей расы, сословия, церковной общины, государственности и т. д. и, сверх того, может подняться до частицы самостоятельности и оригинальности. Эти постоянные и прочные массовые формации со своим равномерно длящимся воздействием меньше бросаются в глаза, чем наскоро образовавшиеся текучие массы, на примере которых Ле-Бон на­чертал блестящую психологическую характеристику массовой души» [ФрейдЗ., 1998, с. 181]. В этой цитате видно, что еще Зиг­мунд Фрейд, дополняя (и исправляя?) Ле-Бона, указывает на то, что есть не только «наскоро образовывающиеся текучие массы», но их базисом являются «постоянные и прочные массовые форма­ции». Эти «формации» не учитывал С. Московичи, как было видно в цитированном выше отрывке из его книги «Век толп». Именно эти «постоянные и прочные массовые формации», а не «наскоро образовавшиеся» становились главными и более заметными в Чечне во время первой чеченской войны

Составные части механизма социального «Я» — уподобление с окружающими в их достоинствах и подчинение власти законов (адатов) — были исконно сильны у чеченцев. У русских напротив, их социальное Я» оказалось тогда в Чечне резко ослабленным в ходе политического и морального развала советской страны. Это не могло не сказаться на исходе первой «чеченской войны» и на том, как она «выглядела» в глазах ее участников и тех, кто видел ее издали.

Психоанализ рассматривает «сексуальное подавление как один из главных механизмов политического господства» (Московичи С, 1996., с. 288]. Этот «механизм» использовался империями Сталина и Гитлера. Мао Цзэдун начал свою тоталитарную «культурную ре­волюцию» с уничтожения древнекитайских эротических традиций, чтобы сделать сексуальный потенциал молодежи, хунвейбинов, оружием партийных реформ. Горские народы веками нуждались в мощной подпитке своей борьбы с неисчислимыми опасностями гор. Строгая сексуальная дисциплина — один из факторов воинственно­сти и стойкости горцев во всех горных регионах мира. Сексуальная мораль, диктуемая обычаями чеченцев, стала одним из факторов небыстрой мобилизации в начавшейся войне и моральной победы над российской армией. При этом немаловажную роль играла дина­мичная перестройка тендерных факторов.

Современный психоанализ показывает «… совокупность от­ношений между людьми, которые заключены в словах "любовь" и "идентификация". Они относятся к двум группам желаний. Нам известно, — пишет Серж Московичи, — к каким: жела­ния влюбленности, которые стремятся отвлечь личность от самой себя, чтобы объединить ее с другими, и миметические желания, представляющие собой стремление к идентичности, исключительной привязанности к другому, к четкой модели. Первые подталкивают нас объединяться с людьми, которыми мы желали бы обладать, вторые — с людьми, воплощающими то, какими мы хотели бы быть. В принципе этих двух понятий достаточно, чтобы объяснить симптомы психологии толп» [там же, с. 326|. «… Всегда и повсюду, — пишет он дальше, — мы находимся перед лицом этих двух динамических факторов. Но с одной разницей: что касается индивидов, эротическая тенденция преобладает над миметической, в том, что касается массы — наоборот» [там же, с. 327].

Попытаемся оценить население мирное и воюющее с позиций двойственности психоаналитических понятий: либидо, т. е. лю­бовь во всех ее разновидностях — к себе, к близким, к достойным людям, к идеям и пр., и мимесис — идентификация с окружаю­щими людьми, с лидерами, стремление подражать им, слиться с ними, спрятаться за них.

Мощно выраженный у горских народов индивидуализм — это веками сложившееся оружие против опасностей, на каждом шагу подстерегающих человека в горах. Там, где никто не придет на по­мощь, где ты сам должен не оступиться, удержаться при падении, сообразить, где таится опасность лавины или камнепада там индивид надеется на себя, бережет и любит себя и продолжателей своей жиз­ни, своего рода: жену, детей, семью, тейп. У горцев во всех регионах мира — сильное, многогранное либидо. Как правило, их объединения для набегов, войн, обороны — кратковременны, нестойки. В отличие от жителей равнин, их миметические тенденции даже в толпе не всегда преобладают над эротическими, либидозными.

Угроза военной смерти, резко усилив мимесис чеченцев, т. е. их стремление походить на лучших, усилила и их либидо: любовь к себе, к родным людям и еще, это важно, к тем, с кем мимесис подталкивал объединиться, слиться в бесстрашной борьбе.

Можно полагать, что оппозиция либидо и мимесиса присущая городским массам, размывается, перестает действовать у горцев в экстре­мальных ситуациях. Ошваясь, либидо и мимесис создают мощную смесь отваги, любви, гордости, находчивости и физической выносливости.

Возможность почти мгновенного возникновения такой че­ловеческой массы запрограммирована историей горцев. С этой воодушевленной, сплоченной массой вооруженного и мирного на­селения столкнулась российская армия — неожиданно для своих военачальников и кремлевских экспертов по национальным делам. Не одолев противостояние горцев, российские федеральные войска были вынуждены уйти из Чечни после первой чеченской войны в 1996 г. А после второй чеченской войны, уже в начале XXI в. там были признаны целесообразными властные органы, созданные с учетом психологии горского этноса.

Однако тяжелейший массовый стресс, пережитый населением, создает немало трагических «последействий». Об одном из них, характерном для людей, психологически изнуренных войной, — в следующем разделе.