В девятнадцатом веке развернулась дискуссия — остаются ли эмоции в памяти. Их создают и удерживают в нашем сознании текущие события: радостные, веселые, печальные, страшные. Но если нет события, если оно завершилось — то нет и эмоций спровоцированных им? Известный российский психолог и литератор Д. Н. Овсянико-Куликовский писал «Наша чувствующая душа по справедливости может быть сравнима с тем возом, о котором говорится: что с воза упало, то пропало… Если бы чувства, нами переживаемые сохранились и работали в бессознательной сфере, постоянно переходя в сознание (как это делает мысль), то наша душевная жизнь была бы такой смесью рая и ада, что самая крепкая организация не выдержала бы этого непрерывного сплетения радостей, горестей, обиды, злобы, любви, зависти, ревности, сожалений, угрызений, страхов, надежд и т. д. Нет, чувства, раз пережитые и потухшие, не поступают в сферу бессознательного, и такой сферы нет в душе чувствующей.» [Овсянико-Куликовский Д. Н., 1914, с. 24-26.]. С этим соглашался 3. Фрейд: «Ведь сущность чувства состоит в том, что оно чувствуется, т. е. известно сознанию. Возможность бессознательного совершенно отпадает, таким образом, для чувства, ощущений и аффектов». [Фрейд 3., 1923, с. 135.]. Такие суждения соответствовали результатам экспериментов знаменитого американского психолога В. Джемса, утверждавшего, что эмоции продуцируются телесными реакциями: напряжением мышц, дрожанием, учащением дыхания и пр. [James W., 1890].
Однако, в последующем было показано, что надо различать «действительные» («периферические») и «воображаемые» («центральные») эмоции. Первые заметны извне, вторые — душевно переживаемы субъектом. Л. С. Выгодский обратил внимание на то, что «мы вправе смотреть на фантазию как на центральное выражение эмоциональных реакций» [Выгодский Л. С, 1965, с. 272]. «Центральные» эмоции могут как усиливать, так и ослаблять («растрачивать») периферическое их воплощение. Такому освобождению от эмоционального напряжения, можно сказать от «стресса жизни» служат произведения искусства благодаря тому, что «… с усилением фантазии как центрального момента эмоциональной реакции, ее периферическая сторона задерживается во времени и ослабевает в интенсивности» [там же, с. 273]. «Эмоции искусства суть умные эмоции. Вместо того, чтобы проявиться в сжимании кулаков и в дрожи, они разрешаются преимущественно в образах фантазии» [там же с. 275].
Еще П. П. Блонский полагал, что «можно считать почти обоснованным следующий вывод: дольше всего помнится сильно эмоционально возбудившее событие» [Блонский П. П., 1979, с. 149]. Экспериментально это было подтверждено A. M. Вейном, и Б. М. Каменецкой: 80 % всех запомнившихся событий эмоционально окрашены, 16 % безразличны, 14 % не оцениваются. Из эмоционально-окрашенных 65 % связаны с пережитым чувством удовольствия, 30 % с неприятными переживаниями (цитировано по [Носенко Э. Л., Егорова С. Н., 1996, с. 26]).
Сейчас известно, что чем эмоциональнее, чем талантливее и злободневнее произведение искусства, тем лучше освобождает оно людей от их готовности к внешним эмоциональным, стрессовым действиям из-за накопившихся в душе (в памяти) эмоций. [Дорфман Л. Я., 1977].
Эти суждения базируются на убежденности в существовании эмоциональной памяти, накапливающей следы переживаний. Но как же быть с утверждением Овсянико-Куликовского о том, что с такими накоплениями наша душевная жизнь была смесью рая и ада? Конечно же эмоциональная память может быть разной: постоянно вносимым в сознание незабываемым чувством, либо давно пережитыми и ушедшими в подсознание эмоциями, казалось бы похороненными в душе.
Прямые доказательства о наличии эмоциональной памяти с сохранением всех событий, всех мгновений прожитой жизни впервые были получены американским нейрохирургом У. Пен-фильдом [Пенфильд У., Джаспер Г., 1958]. Во время операции на головном мозге он раздражал его участки микроэлектродами. Пациенты, находившиеся при этом в полном сознании, т. к. операции проводились при местном обезболивании, сообщали об удивительных картинах прошлого, проходивших перед их мысленным взором. Так одной женщине вспомнился сад, где она бывала в детские годы, с запахом цветов, по которым бродил ее взгляд, вспомнила и свои тогдашние мысли и чувства. Достоверность экспериментальных данных У. Пенфилда подтверждалась многими исследователями [Бехтерева Н. П., 1974 и др.].
Наблюдения и экспериментальные исследования автора этих строк свидетельствуют о том, что в глубинах души (психики) эмоциональная память о пережитых трагических временах может сохраняться как огненная лава в недрах Земли, не напоминая о себе до начала извержения. Стресс закладывает в неосознаваемые глубины психики (в подсознание) взрывчатую магму эмоциональной памяти. Новый стресс, напомнивший о старом, может пробить «земную твердь» забвения и выпустить вулкан стрессовых воспоминаний с переживанием, казалось бы, давно ушедших чувств.
Вот несколько примеров из тех, что накоплены мной.
1. «Ржаной коржик». Описание случая, произошедшего с Ко-вым (44 лет), в 1975 г. «Впервые в филипповской булочной на улице Горького <ныне Тверская улица в г. Москве> взял я к чаю ржаной коржик. Откусил от него, чувствую, что-то ужасно неприятное со мной происходит. Все тело, от макушки до пяток, будто чем-то очень противным наполнилось, мерзко стало на душе. Выплюнул я кусочек коржика, а то жевать его уже стал. И тут все понял: его вкус — грубопомолотой ржи — напомнил мне и будто заполнил меня вкусом лепешек из ржаных отрубей, которые мама пекла на сухой без масла сковородке, на коптящей керосинке, в холодной чужой кухне, там мы жили в эвакуации во время войны. Ничего, кроме лепешек из ржаных отрубей, тогда не было. Запивали кипятком, заваренным сухой толченой морковкой. Это я хорошо помнил, но никаких неприятных переживаний не ощущал до того, как пожевал ржаной коржик.
Через час-полтора после этого мерзкие ощущения у меня прошли. Потом еще несколько раз нарочно заходил в булочную, пробовал те коржики. Нехорошие ощущения были еле-еле заметны. С четвертого раза не появлялись».
У Ко-ва возникли эмоционально яркие дискомфортные переживания при вкусовом ощущении, напомнившим о чрезвычайно дискомфортных детских переживаниях во время Второй мировой войны. Внезапный стимул — вкус ржи грубого помола (сейчас это экзотический деликатес) — оказался символическим напоминанием о давно ушедших и, казалось бы, совершенно забытых «стрессорах жизни»: голоде, холоде, страхе. Эмоциональная память, затаившая яркие, сильные, негативные чувства выстрелила ими, как вулканическая бомба. Это свидетельствует о сохранности в подсознании мнемических (памятных) следов минувших переживаний. Надо полагать, адаптивное защитительное назначение таких прорывов в том, чтобы насторожить человека: «Не возвращается ли опасное прошлое и не пора ли противостоять его повторению!»
2. «Gott mit uns». Теперь о случившемся с Мо-вым (50 лет) в 1978 г. Тогда у молодежи были в моде поясные ремни с пряжками замысловатых конструкций. Мо-в в троллейбусе увидел стоящего рядом парня. На нем ремень с большой алюминиевой пряжкой с выпуклой надписью: «Gott mit uns». Это — пряжка солдата вермахта, рядового фашисткой Германии в годы Второй мировой войны. Далее выдержки из рассказа Мо-ва: «Озлился я вдруг на парня… даже затрясся. Вообще-то я человек спокойный. И рука напряглась, чтобы ударить, что есть мочи, того парня. Конечно, я удержался, даже не дернулся, на всякий случай отошел и отвернулся. Но злобой кипел весь, дыхание перехватило и чувствовал, что лицо кровью налилось. Думаю, что я за старый дурак. Парень-то и про войну ничего не понимает, а пряжка — игрушка для него, потому что современную, наверно, купить не смог. И ведь на фронте я не был… И под немцами не был. Пленными их — видал. Конечно, натерпелся всего, но вспоминал о войне спокойно… Никаких прежних случаев с немецкими пряжками не помню».
У Мо-ва вспыхнули гневные эмоции при случайном напоминании о эмоционально-пережитых, но крепко забытых неприятных, опасных событиях. Вероятно, в прошлом его гнев, страхи и унижения детской (и гражданской) беспомощностью во время войны не были отреагированы. Потревоженная эмоциональная память, простимулированная памятным предметом, взорвалась ментально, вегетативно, двигательно (двигательная агрессия была заторможена).
В отличие от Ко-ва, стимулом для вспышки забытых чувств у Мо-ва стал символ злых, вражеских сил, а не голода и собственной беспомощности. Потому эмоциональное «отреагирование» было агрессивно-стеническим, а не астенизирующе-пассивным, как у Ко-ва. Не только неприятные дистрессово-травмирующие переживания могут на годы погружаться в забвение, а потом вдруг актуализироваться. Это может случиться и с эустрессом.
3. «Позабытая страсть». Пе-ов (58 лет) согласился на встречу с женщиной, попросившей его об этом. Разговаривая с ней, он внезапно вспомнил, что 18-летним недолго работал в колхозе. Там он страстно влюбился в 14-летнюю девочку — ловкую, умную, изумительно красивую. Ею была эта женщина.
И вот теперь Пе-ов вспомнил, что тогда твердо решил писать ей, а после достижения ею совершеннолетия — жениться на ней. Уехав из колхоза, он забыл о ней и, казалось, ни разу не вспомнил за прошедшие десятилетия. Тогдашняя девочка, теперь пожилая, располневшая, некрасивая женщина сидела рядом с Пе-овым. А он вспоминал ту чудную девочку. И сильнейшее чувство счастья, любви, платонического вожделения наполнило вновь все его существо как когда-то. Нынешняя женщина была совсем не похожа на ту прежнюю давнишнюю девочку. И потому счастливое, ликующее воспоминание Пе-ова было «сдобрено» терпкой горечью утраты. После этой встречи ему временами вспоминалась очаровательная девочка и лето в колхозе. А горечь от несбывшегося не уменьшала сладости возращенных ему любовных чувств.
Он вспоминал и не мог вспомнить, посылал ли он ей письма после отъезда из колхоза и что помешало ему поехать за ней в далекое село. Возможно препятствия для продолжения романа Пе-ова с сельской красавицей стали психологической травмой для него, и это «запечатало» все воспоминания о ней в его эмоциональной памяти.
* * *
Эти случаи пробуждения воспоминаний о прошлом были замечены мной у лиц в пожилом возрасте, когда их мысленный взор уже обращен не столько в прогнозы будущего, сколько в сожаления о прошлом. Ниже — несколько похожих «взрывов» памяти у молодых. Однако преобладание мыслей о прошлом или о будушем, или же концентрация их на настоящем времени зависит не только от возраста, но и от характера человека. Заметим еще, что в приведенных случаях яркая эмоциональная окрашенность неприятных дистрессовых воспоминаний быстро угасала. Яркость воспоминаний приятных — сохранялась долго. Бывает и иначе.
4. «Труп в фольге». Выше представлены случаи «извержений» стрессовых воспоминаний из эмоциональной памяти, спровоцированных всего лишь однократными стимулами-напоминаниями. Не менее, а может быть и более вероятны такие же извержения, если к ним готовят человека напряженные припоминания прошлого. Проиллюстрирую это рассказом В-ова (23 лет), участника боевых действий на Северном Кавказе в 1999-2001 гг.
«Перед встречей с однополчанами все время вспоминал о Чечне, о боевых операциях, о погибших ребятах. Встретились в моей квартире. Поначалу все было нормально: помянули, закусили. И тут принесли зажаренную курицу-гриль, завернутую в фольгу. Когда начали разворачивать фольгу… она зашуршала, заскрипела, и мне вдруг плохо стало: дыхание перехватило, слабость в ногах, руки как каменные. И весь липким потом покрылся. На рвоту потянуло. На душе тяжко, горестно. А почему?! Потому что вдруг вспомнилось, как мы ребят наших убитых «грузом-200» возили. Чтобы на солнце, на жаре не портились, их в фольгу заворачивали — отражает она солнечные лучи. Особенно запомнилось, когда из села Ведено вывозили на вертолете сверхсрочника Ваню С. Ветерок в кабине несколько раз отгибал фольгу… Она скрипела, и казалось, Ваня встать хочет… фольгу на куриной тушке-гриль отогнули, и она также заскрипела… как тогда… Раньше курицу-гриль в фольге покупал, нормально разворачивал, ел… ничего такого со мной не было».
Очевидно, встреча с сослуживцами, напряженные воспоминания о боях в Чечне и о гибели друзей-сослуживцев как бы приблизили экстремальное военное прошлое, истончили кору забвения надэмоциональной памяти о боевом дистрессе. И незначительной аналогии — фольги на курице и на трупе — стало достаточно, чтобы прорвалось воспоминание об убитом друге, чтобы горе вновь наполнило душу и тело бывшего солдата.
Несомненно, у В-ова был не проявлявшийся ранее скрытый (латентный) посттравматический стресс. Он был усилен (сенсибилизирован) воспоминаниями о боях и встречей с соратниками. Посттравматический стресс резко обострился из-за стимула-напоминания — скрипа и вида фольги Стресс проявился эмоционально (чувство горя), телесно (слабость ног, тяжесть рук), вегетативно (позывы на рвоту).
5. «На следственном эксперименте». Различные способы активизации припоминания (активизации памяти) используются в юридической, следственной практике. На следственном эксперименте (при нарочитом воспроизведении обстановки, в которой совершено преступление) нередко пробуждаются не только перцептивные образы, хранящиеся в памяти (зрительные, слуховые), но и эмоциональное их сопровождение, т. е. эмоции, испытанные человеком (обуревавшие его, владевшие им) во время свершения преступных действий.
При этом нередко удивительным образом изменяется эмоциональное состояние подследственного (обвиняемого). Перед этим в тюрьме он мог быть испуганным, в подавленном, угнетенном состоянии, бледным и дрожащим. А вновь оказавшись на месте совершенного им преступления, начинает переживать те же эмоции, которые были у него при преступном акте: возбуждение, злобу или отвагу, наглость, решимость. И все это несмотря на окружение: конвой, юридический персонал. Из глубин эмоциональной памяти высвобождаются чувства, владевшие некогда человеком. Они не только воссоздают в его сознании мнемические (памятные) образы, но и вновь овладевают его телом, мимикой, поведением сходно с тем, как это было при совершении преступления.
Телезрителям, наблюдающим за следственным экспериментом в документальной телепередаче, когда они видят на экране спокойного, наглого преступника, упоенно рассказывающего и показывающего, как он убивал, не надо думать, что это самодовольный убийца. Часто такой человек — несчастный, которым овладела эмоциональная память. Подчиняясь ей, он как работ, дублирует свои действия, совершенные в критический момент его жизни, трагически изменившие ее. Такие редубликации эмоционального поведения, немало изумляя (пугая, огорчая) самого субъекта, могут происходить не только при событиях с трагическими завершениями, и во вполне благополучных ситуациях.
6. «Просоночный страх у бесстрашных людей». К категории ужасов, вулканирующих из глубин «подсознательной памяти», можно отнести приступы ночных страхов и страха в просоночном состоянии, когда человек уже не спит, ходит, действует, но все еще не вполне проснулся. Такие эмоции бывают и у людей, абсолютно бесстрашных в дневной обстановке. Я изучал их во время боевых действий в Чечне в 1995-1996 гг. Эти необузданные страхи изначально возникают во сне как кошмары, сюжетно связанные с опасностями дневной, боевой действительности. Затем у, казалось бы, полностью проснувшегося человека сохраняется привнесенный из сна ужас перед реальными опасностями, которых он никогда не боялся в состоянии полного сознания, днем. Бесполезно пытаться рационализировать его просоночные представления о реальной вероятности ночной угрозы. Она кажется неустранимо-надвигающейся. В таких случаях я осуществлял оперативную психотерапию:
—полностью соглашался с представлениями «просоночного» человека об ужасе опасности;
—побуждал его к утрированно-детальному анализу действий его врагов — реальных и мнимых;
—энергично ускорял защитные действия: совместно с «просо-ночным» человеком собирали все необходимое и покидали помещение, где спали;
—мы с ним выходили во внешнее открытое пространство села, города, либо в поле, в горную или лесистую местность;
—мы с «просоночным» человеком включались совместно в эмоционально-индифферентные дела и заботы, наступающего дня;
—я напоминал ему о необходимости его ответных, рискованных действий в угрожающей обстановке, шедшей тогда войны. Наконец, к этим действиям такой человек был готов приступить уже безо всякого страха. Просоночный ужас иссякал на этом этапе психотерапии, т. е., как правило, не больше чем через два, два с половиной часа после пробуждения от ночного кошмара.
Замечу, что такие ночные просоночные приступы ужаса, купированные мной, были у людей абсолютно бесстрашных, отважных в реальной боевой обстановке, у тех, кого называли «зоологически бесстрашными» (см. также 4.2.8).
Оставался вопрос, как устранить такие ночные кошмары. Для этого в дневное время я «нагружал» курируемых мною людей в дополнение к их опасной боевой деятельности интеллектуальными занятиями, не имеющими никакого отношения к войне:
—они (по одному или в группе) читали и запоминали стихи и прозу из зарубежной классической литературы (якобы для тренировки памяти);
—читали и «искусствоведчески» анализировали фрагменты из этих классических произведений (якобы для развития аналитических способностей);
— посещали театральные спектакли в городах, находящихся вблизи от зоны боевых действий (якобы для тренировки наблюдательности).
Очевидна сущность и направленность таких психотерапевтических действий:
1. Снижалась значимость (масштабность) опасных, боевых эмоциогенных факторов;
2. Травматическая память о них вытеснялась дополнительной, интеллектуальной работой;
3. Несущие угрозу образы «перемешивались» с художественным вымыслом классического искусства.
Медикаментозные средства и алкоголь я не применял, чтобы не уменьшить боеспособность подопечных. Сексуальные утехи, эффективно излечивающие последствия психологических травм (см. 3.2.4), не применялись ввиду провозглашения моральных принципов, как элементов психотерапии. Выше описаны случаи пробуждения воспоминаний об эмоциогенных ситуациях. Но бывает, что человек не может вспомнить неприятность. Она «вытеснена» как говорят психоаналитики из его сознания, чтобы не тревожить его.
Ниже опишу два случая «вытеснения» из памяти не всего неприятного (дистрессогенного) прожитого эпизода, а лишь его тягостных фрагментов.
7. «Исчезнувшая из памяти персона». При отъезде в командировку в Ленинград из Москвы Се-ву (38 лет) напомнили: «там ты вновь встретишься с Ка-вой. С ней ты беседовал, когда она приезжала в Москву». Но сколько Се-в ни вспоминал, не мог припомнить Ка-ву. Помнил комнату, мебель в ней и всех присутствовавших тогда людей, содержание разговоров. Но только Ка-ву среди них припомнить не мог. Хуже того — он точно помнил, что ее не было среди собравшихся тогда людей. Это его озадачило. Как бы невзначай, он расспросил многих участников той встречи. Все они делились с Се-вым впечатлениями о том, что Ка-ва рассказывала на той встрече, о ее яркой экспансивности. Но для Се-ва вместо нее на той встрече среди всех собравшихся было будто бы пустое место. В Ленинграде он увидел Ка-ву, не узнав, как будто впервые. Она показалась Се-ву особой неприятной, авторитарной, несдержанной и некрасивой.
8. «Забвение интимности». К М-ну (39 лет) в троллейбусе очень игриво обратилась с вопросом незнакомая и, как ему показалось, не очень приятная женщина. Он разговорился с ней. Позднее друзья напомнили М-ну, что семь лет назад она входила в их компанию, а сам М-н был интимно близок с ней. Ни о чем таком М-н никак не мог вспомнить, хотя отлично помнил всех других участников и участниц их компании и квартиру, где они собирались. Алкоголь был не в моде тогда у них, и алкогольной амнезии у М-на быть не могло. Вновь познакомившись с этой женщиной. М-н чувствовал, что представления о близости с нею были отвратительными. Описанные в п 7 и 8 «ампутации» фрагментов памяти, т. е. невозможность, неспособность вспомнить лишь отдельных людей — женщин имеет гендерно-сексуальный оттенок. Возможно, в такой фрагментарной забывчивости проявляется зооантропологическая мужская (вирильная) особенность, помогающая избавляться от женских привязанностей и от обязательств перед женщинами (см. также работы В. А. Геодакяна [Геодакян В. А., 1966]).
Остается без ответа вопрос, каков психологический механизм таких ампутаций памяти. Либо она прочно скрывает, не выдает отдельные фрагменты запечатленной действительности, окрашенные дистрессом, или же она стерла их напрочь, вытеснила эти фрагменты из себя.
Известна и тщательно изучена защитно-адаптивная способность психики — вытеснять из памяти психотравмируюшее событие все целиком со всеми подробностями [Фрейд 3., 1990 и др.]. Я участвовал в рассмотрении случая, когда в боевой обстановке водитель грузовика без спешки выбросил из него загоревшиеся ящики со снарядами до того, как они взорвались бы. Вскоре присев отдохнуть, он не мог уже вспомнить об этом, отвечая на вопросы подоспевших солдат, его сослуживцев. Освобождена ли, избавлена ли навсегда при этом память от травмирующей информации?
Возможно, ответ на этот вопрос есть в детально изученных мной случаях, когда «исчезнувший» из памяти отрезок времени, во время которого произошла психотравма, потом, спустя дни и недели, воспроизводился во сне. Сновидением был весь забытый промежуток действительности со всеми деталями, но без того, что было до и после него, т. е. без того, что человек помнил постоянно.
Однако в двух приведенных выше случаях (7 и 8) эмоциональная память безвозвратно «проглатывала» лишь отдельные образы неприятных (психотравмирующих?) людей. И ничто не способствовало их припоминанию. Неприятные образы как будто ампутировались, утрачиваясь навсегда.
И все же память может хранить не только картины прошедшего, но и пережитые эмоции. И они, вспоминаясь, рождают новые образы, уж не констатирующие, а символизирующие прошедшее. Это проникновенно описал поэт Роберт Рождественский:
Где-то далеко в памяти моей
Сейчас, как в детстве, тепло;
Хоть память моя укрыта
Такими большими снегами.
В завершении вернусь к началу и процитирую известных исследовательниц памяти при эмоциональных напряжениях — Элеонору Носенко и Светлану Егорову: «Сторонники мотивационной теории эмоций считают, что глубина и интенсивность переживаемых человеком эмоций, соотношение силы мотивации мнемического процесса и его содержания (того, что именно запоминается: бессмысленные слоги, слова, связные тексты ит. п.) влияют на процессы, происходящие в памяти (В. К.Вилюнас, 1989) [Вилюнас В. К., 1989, с. 46-60]. Сторонники когнитивной теории, напротив, считают, что «запоминание» эмоций вообще не может осуществляться, скорее память фиксирует определенные когнитивные факты, сопровождающие эмоциональные переживания и воспроизведение этих фактов приводит к возникновению эмоций. В целом же однозначный ответ на вопрос о том, возникают ли сначала эмоции, а затем вызванные ими воспоминания или наоборот, пока не дан» [Носенко Э. Н., Егорова С. Н., 1996, с. 25-26].
Накапливаются знания о том, что у разных людей эмоциональные сопровождения воспоминаний не одинаковы. У одних — даже при отличной памяти о прошлом — детальные припоминания не эмоциональны. Однако, у них возможны эмоциональные «вспышки», пережитые в прошлом. Примеры таких «вспышек» описаны выше. У других людей воспоминания о прошедших событиях окрашены эмоциями. И трудно решить — «всплыли» ли они из залежей памяти вместе с тем, что вспомнилось, либо нынешние эмоции присовокупились к череде давних эмоциогенных событий, проходящих теперь перед мысленным взором. Вспомним случай с известным французским писателем Густавом Флобером. Когда он описывал состояние отравления героини романа «Мадам Бовари», то у него самого проявились в тяжелой форме все симптомы отравления; понадобилась врачебная помощь. Вспомнилось ли писателю собственное отравление (нет сведений, что он когда-то отравился) ? Видел ли он и вспомнил людей когда-то отравленных? Или же сцену отравления реконструировал творческим воображением и сам
«заразился» переживаниями так, что они затронули психику писателя и его тело, вызвав соматические расстройства?
Результаты изложенных выше исследований подтверждают то, что сущность памяти, мышления и всего феномена сознания людей, тем более при стрессе, не ясна, а всесторонние исследования когниций человека имеют перед собой необозримые перспективы.