Левые с особой радостью внимали такой информации. Готовые к сопротивлению боевики приняли решение затаиться и начать вооруженное восстание против путчистов одновременно с подходом верной социалистическому правительству бригады Пратса.
Когда начались эти события, в Москве уже был поздний вечер, и я с группой латиноамериканцев пришел в телетайпную комнату ИОН. Всю ночь мы внимательно читали срочные сообщения зарубежных агентств, сопоставляя их со сведениями советских радио и телевидения. Сведения о бригаде Пратса повторялись всеми и постоянно. Но была одна маленькая неувязка, которую я смог осознать лишь сутки спустя. В текстах иностранных агентств говорилось про слух, тогда как в „тассовках“ никакого упоминания о слухе не было. Это различие в „уровнях рефлексии“ оказалось роковым.
Чилийцы различных политических убеждений настроили свои радиоприемники на московскую волну: для одних это был единственный заслуживающий доверия источник информации, другим было в любом случае очень важно знать, как отреагирует СССР. И Московское радио не заставило себя ждать. С небывалой для советских СМИ оперативностью в ту же ночь в редакции международного вещания была создана новая программа „Escucha, Chile!“ (Слушай, Чили!), и немедленно в эфир полетело эмоциональное сообщение в духе: держитесь, чилийские братья, с вами все прогрессивное человечество, а с севера уже приближается на помощь бригада Карлоса Пратса!
Именно этого и ждали заокеанские режиссеры, чей следующий шаг был заранее тщательно продуман и подготовлен. Генерала Пратса, находившегося в столице под домашним арестом, срочно доставили на центральную телестудию и „проинтервьюировали“ в прямом эфире. Первый вопрос звучал примерно так: „Только что Московское радио сообщило, что вы во главе боевой бригады движетесь с севера к Сантьяго. Как вы могли бы прокомментировать эту информацию?..“
Мне пришлось беседовать с десятками чилийских беженцев — коммунистов и социалистов — буквально через неделю после описанных событий и много позже. Все рассказывали про телеинтервью, относя его к числу самых мрачных и шокирующих событий того дня, но никто не помнил, что же ответил Пратс и какие еще задавались вопросы. Само его появление на экране и вступительный вопрос ведущего были настолько информативны и эмоционально значимы, что сделались одним из решающих факторов деморализации потенциальных бойцов. Люди признавались, что боевой энтузиазм, установка на борьбу и соответствующее направление мысли мгновенно сменились на противоположные: бежать из страны!..
Переворот не зря назвали кровавым. Сотни трупов были подобраны на улицах Сантьяго, еще тысячи людей — расстреляны и замучены в тюрьмах. И все же гражданской войны с непредсказуемыми последствиями и масштабами жертв удалось избежать, а поражение чилийской революции дало импульс волне массовых разочарований в коммунистических идеях далеко за пределами Чили. Судя по всему, не будь переворота вообще или будь он осуществлен не столь умело и психологически тонко, события развивались бы еще более трагически».
Кстати, о телевидении, которое так помогло Пиночету… Оно действительно играет огромную, неоценимую роль в окучивании масс и реально может поворачивать ход истории. Потому что газеты и другие печатные средства массовой информации должны пробиваться к сознанию электората через логику изложения, через текст. (Здесь тоже есть свои тонкости, на которых я останавливаться не буду — об этом пишут целые книги; см., например, А. Миронов «Раздувай и властвуй: технологии современной „мягкой“ пропаганды».) А вот телевидение — вещь, принципиально отличная от бумаги и даже от радио — оно имеет картинку. И эта картинка порой совершенно затмевает и даже перечеркивает произносимый текст. Уничтожает его.
Разницу между телевидением и радио иллюстрирует следующий пример. В президентской гонке в Америке участвовали Никсон и Кеннеди. Никсон был старше и умнее Кеннеди. В дебатах на радио он вчистую громил Кеннеди, поскольку был более убедителен. И вот настал день теледебатов, когда два политика должны были кривляться на экране на потеху жующего простонародья.