Князь Лев Николаевич Мышкин:
"Он задумался, между прочим, о том, что в эпилептическом состоянии его
Была одна степень почти перед самым припадком (если только припадок приходил
Наяву), когда вдруг, среди грусти, душевного мрака, давления, мгновениями
Как бы воспламенялся его мозг и с необыкновенным порывом напрягались разом
Все жизненные силы его. Ощущение жизни, самосознания почти удесятерялось в
Эти мгновения, продолжавшиеся как молния. Ум, сердце озарялись
Необыкновенным светом; все волнения, все сомнения его, все беспокойства как
Бы умиротворялись разом, разрешались в какое-то высшее спокойствие, полное
Ясной, гармонической радости и надежды, полное разума и окончательной
Причины. Но эти моменты, эти проблески были еще только предчувствием той
Окончательной секунды (никогда не более секунды), с которой начинался сам
Припадок. Эта секунда была, конечно, невыносима. Раздумывая об этом
Мгновении впоследствии, уже в здравом состоянии, он часто говорил сам себе:
Что ведь все эти молнии и проблески высшего самоощущения и самосознания, а
Стало быть, и "высшего бытия", не что иное, как болезнь, как нарушение
Нормального состояния, а если так, то это вовсе не высшее бытие, а,
Напротив, должно быть причислено к самому низшему. И, однако же, он все-таки
Дошел, наконец, до чрезвычайно парадоксального вывода: "Что же в том, что
Это болезнь?— решил он наконец.— Какое до того дело, что это напряжение
Ненормальное, если самый результат, если минута ощущения, припоминаемая и
Рассматриваемая уже в здоровом состоянии, оказывается в высшей степени
Гармонией, красотой, дает неслыханное и негаданное дотоле чувство полноты,
Меры, примирения и восторженного молитвенного слияния с самим высшим
Синтезом жизни? " Эти туманные выражения казались ему самому очень
Понятными, хотя еще слишком слабыми. В том же, что это действительно
"красота и молитва", что это действительно "высший синтез жизни", в этом он
Сомневаться не мог, да и сомнений не мог допустить. Ведь не видения же
Какие-нибудь снились ему в этот момент, как от опиума или вина, снижающих
Рассудок и искажающих душу, ненормальные и не существующие? Об этом он
Здраво мог судить по окончании болезненного состояния. Мгновения эти были
Именно одним только необыкновенным усилием самосознания,— если бы надо было
Выразить это состояние одним словом,— самосознания и в то же время
Самоощущения в высшей степени непосредственного. Если в ту секунду, то есть
В самый последний сознательный момент перед припадком, ему случалось
Успевать ясно и сознательно искать себя: "Да, за этот момент можно отдать
Всю жизнь!",— то, конечно, этот момент сам по себе и стоил всей жизни.
Впрочем, за диалектическую часть своего вывода он не стоял: отупение,
Душевный мрак, идиотизм стояли перед ним ярким последствием этих "высочайших
Минут". Серьезно, разумеется, он не стал бы спорить. В выводе, то есть в его
Оценке этой минуты, без сомнения, заключалась ошибка, но действительность
Ощущения все-таки несколько смущала его. Что же в самом деле делать с
Действительностью? Ведь это самое бывало же, ведь он сам успевал сказать
Себе в ту самую секунду, что эта секунда, по беспредельному счастью, им
Вполне ощущаемому, пожалуй, и могла бы стоить всей жизни. "В этот момент,—
Как говорил он однажды Рогожину, в Москве, во время их тамошних сходок,— в
Этот момент мне как-то становится понятно необычайное слово о том, что
Времени больше не будет. Вероятно,— прибавил он, улыбаясь,— это та же
Самая секунда, в которую не успел пролиться опрокинувшийся кувшин с водой
Эпилептика Магомета, успевшего, однако, в ту самую секунду обозреть все
Жилища Аллаховы".