Выше описаны стрессовые изменения общения, изменяющие взаимодействие между людьми, когда на них начинают действовать умеренно неприятные (неблагоприятные) факторы. Это нередко случается в обыденной жизни. Далее рассмотрим долгий диет peQc, изнуряющий психику. Он возможен и в обыденности, однако более вероятен в специально созданных условиях: при длительных экспедициях по труднодоступной местности, в долгих космических полетах, во время продолжительных морских плаваний и т. п. Несмотря на экстремальность групповой изоляции в таких условиях, она, как правило, добровольная и нередко престижная.
Намного тяжелее переносятся экстремальные условия жизни, когда люди насильственно принуждены к ним (в воинской казарме, в плену, при захвате заложников), тем более когда это — наказание социальной изоляцией (в тюрьме, в концлагере и т. п.). Тюремное заключение нередко становится предельно переносимым для узников. Изменения их общения (т. е. психосоциальные проявления «тюремного стресса») многообразны. Они зависят от жестокости содержания узников, от погодных и экологических условий, от форм социально-политического давления и, что очень важно, от сохранности специфических традиций «тюремного сообщества».
Ниже мы кратко обсудим общие закономерности взаимодействия (общения) людей, оказавшихся в изнурительной, труднотерпимой психосоциальной ситуации. Автор не имеет личного опыта долгого принудительного пребывания в таких условиях (знакомство с ним ограничивается лишь кратким пребыванием как «пленника» у чеченских боевиков в селе Шатой в 1995 г.) и воспользуется публикуемыми сведениями и опытом профессионального общения с исследователями пенитенциарных учреждений.
А. Специфика тюремного стресса. Самым действенным способом наказания и принуждения в тюрьме бывают побои и пытки. Долгая, повторяемая, сильная боль обесчеловечивает. Очень мало тех, кого она не сломит морально. Однако непременным наказанием, создающим тюремный стресс, чаще становятся разного рода ограничения:
— ограничение свободы воли;
— ограниченность пространства обитания узников;
— ограничиваются связи с внешним социальным миром (с семьей, друзьями, с соседями-земляками и с незнакомыми земляками, чьи лица регулярно встречались на улицах, в городском транспорте);
~ ограничен выбор деятельности, хуже того, тюремный труд принудителен;
— ограничение сексуальных удовлетворений;
Кроме того, наказанием становится тюремное будущее, предопределенное приговором суда; еще хуже его неопределенность во время пребывания в следственном изоляторе (СИЗО). Как правило, плохие питание и санитарно-гигиенические условия создают двойственное к ним отношение, казалось бы, тюремный узник к ним привыкает, но эта «привычка» истощает, а истощение мучает его.
Исследователи тюремного стресса (более тяжелого в следственном изоляторе) обращают внимание на его причины.
— Из-за дефицита информации «мало, чем развлекаемое "интеллектуальное внимание" сосредоточивается на определенной мысли, которую находящийся в изоляторе может без помехи развивать до логического конца» [Гаврилов Л., 1991, с. 60]. Возникает инертность мышления с ущербностью логических выводов.
— «Как бы ни был обилен запас воспоминаний, при жестком однообразии он быстро расходуется и истощается» [там же].
— «Однообразие следственного изолятора, когда фотографическая точность каждого следующего дня предшествующему предопределяет необходимость бесконечной борьбы со скукой» [там же].
— Возникают беспокойство и нервозность, нарастает конфликтность общения сокамерников. «Александр Исаевич Солженицын очень точно об этом сказал: "Я заметил: в любой камере по любому мельчайшему вопросу — о мытье мисок, о подметании пола вспыхивают оттенки всех противоположных мнений"» [там же].
— И вот тут на помощь заключенным в их борьбе против информационной депривации появляются тюремные развлечения. «Все "развлечения" (или почти все) направлены на унижение слабого, попрания человеческого достоинства. При этом соблюдается определенная "воровская" этика, мораль, традиция» [там же, с. 61].
— «В итоге все это порождает непрерывную психическую напряженность ожидания, заряженность на ответную реакцию при отсутствии значимых внешних явлений» [там же]. Усиливается тотальное недоверие ко всем и ко всему.
— «Тревога за свой статус как адекватная реакция на опасность потерять его побуждает любого человека к осторожности. Однако в условиях тюрьмы эта тревога вырастает в настоящую проблему. Атмосфера страха и ожидания насилия содержит в себе серьезную угрозу повышенного реагирования и, следовательно, опасность применения силы» [там же].
— «Агрессия во всех таких случаях — элемент деформированного образа жизни… Нравы же камерной системы следственных изоляторов таковы, что требуют немедленной ответной реакции на любое оскорбление, тем более насилие» [там же, с. 63].
Есть еще тюремное несчастье, которым часто пренебрегают исследователи пенитенциарной психологии. В тюрьмы попадает немало психопатов и интеллектуально неполноценных людей (олигофренов), склонных к девиантному (отклоняющемуся от нормы) и делинквентному (преступному) поведению. Жизнь среди них нарушает психику нормального человека, а психопата делает еще более больным.
Здесь мы коснемся одного специфического фактора, влияющего на жизнь заключенных, — это воздействие феромонов, особых веществ, выделяемых живыми существами в окружающий воздух. Главное предназначение феромонов — организация той или иной атмосферы общения, социального климата в данном помещении: в своей квартире, в рабочей среде или в тюремной камере. Большинство феромонов не ощущается обонянием людей, но может выделяться вместе с запашистыми веществами. В тюремных камерах, «в общежитиях осужденных всегда стоит очень своеобразный, устойчивый запах ("зековский"), которым пронизано все. В казармах, где проживают солдаты, нет столь специфического запаха. Нельзя сказать, что осужденные следят за чистотой своего тела меньше, чем солдаты. Нечистоплотность в их среде не поощряется, и такие лица могут оказаться в числе "отверженных"» [там же, с. 77—78]. Недавно обнаружено, что феромоны не только регулируют взаимоотношения индивидов, но и могут влиять на воспроизведение и рост телесных структур организма особи.
Приведенные выше результаты многолетних психологических исследований Л. Гаврилова в исправительных учреждениях свидетельствуют о сложной многофакторности тюремного стресса.
Попытки оптимизации современной российской пенитенциарной системы мало результативны [Сочивко Д. В., Литвишко В. М., 2006].
Часто цитируется, стало хрестоматийным, экспериментальное исследование Ф. Д. Зимбардо, изучавшего невольное психологическое перевоплощение добровольцев (студентов Стенфордского университета), помещенных в подобие тюрьмы: одни — в положение «заключенных», другие — «надзирателей». Результаты этого эксперимента поразили исследователей: в первые же дни «у заключенных наблюдалась заметная тенденция к возрастанию негативизма, депрессии и склонности причинять вред другим людям. Все заключенные испытывали сильные душевные страдания. Половина из них (5 испытуемых) не смогли эффективно с ними справиться, и из-за крайней депрессии, острой тревоги или психосоматических заболеваний их пришлось освободить» [Зимбардо Ф. Д., 2000, с. 309]. На шестые сутки эксперимент пришлось прекратить из-за плохого состояния всех испытуемых. Это экспериментальное исследование, конечно, показало интенсивное влияние социальной среды— «тюрьмы понарошку». Однако несмотря на то, что у «заключенных» в ней возникали симптомы, похожие на «тюремный стресс», искусственность и кратковременность этого эксперимента делают неубедительными полученные результаты.
И все же несомненный талант и прозорливость Филиппа Зимбардо помогли ему увидеть, что главными, ведущими факторами тюремного стресса становятся следующие.
1. Власть. У подчинившихся ей людей происходит психологическая метаморфоза: нарастает пассивность, депрессия, негативизм и пр. И напротив, у наделенных властью нарастает стремление утверждать и демонстрировать ее, подавлять подвластных и, даже непостижимо для себя, радоваться праву властвовать (см. также 5.1.6).
2. Время. «Тюрьма становится машиной времени, которая играет шутки с человеческим представлением о времени. Заключение в тюрьму нарушает непрерывность жизни, отрывая узника от прошлого, отдаляя будущее и вводя в качестве главной системы отсчета времени ограниченное непосредственное настоящее… В атмосфере, где первостепенное значение приобретает выживание, будущее становится непозволительной роскошью» [там же, с. 314].
3. Обезличенность. «В тюрьмах предусмотрены специальные меры для достижения максимальной обезличенности» [там же, с. 315]. И потому «условия, которые снижают чувства собственной уникальности, порождают антисоциальное поведение, например агрессию, вандализм, воровство, мошенничество, грубость, а так же равнодушие к другим людям… В окружающей их со всех сторон обезличенной среде у заключенных возникает потребность в индивидуальности, которая вынуждает их делить свой мир на "мое" и "не мое". Поскольку у них такая маленькая личная территория, то ее приходится защищать (часто ценой своей жизни), если они вообще хотят иметь хоть какую-нибудь ситуационную идентичность» [там же] (см. подробнее в 5.3, 5.4).
4. Правила. «Правила являются главной основой всех институциональных подходов к управлению людьми… Правила налагают на межличностные отношения безличную внешнюю структуру. Они устраняют из социального взаимодействия неопределенность… В институциональной обстановке количество правил быстро растет. Они начинают жить своей собственной жизнью, их продолжают подкреплять, даже после того как они устаревают, и те, кто обеспечивает их соблюдение, уже не могут вспомнить их первоначальной цели. Принудительные правила автоматически навязывают людям властные отношения: кто-то должен обладать властью для их проведения в жизнь, а кто-то должен им подчиняться» [там же, с. 318] (см. также 2.4.7, 5.1.6).
Психологические и социологические исследования в тюрьмах заставляют продолжить этот перечень факторов тюремного стресса. Ниже мы рассмотрим его основные закономерности.
Б. Социально-психологическая активность, консолидирующая тюремное сообщество. Консолидация социального сообщества — это один из адаптивных способов существования в экстремальной ситуации. Он складывается из многих преобразований и личностных свойств (см. 4.1) и адаптивно-стрессовых изменений общения.
Психосоциальный субсиндром принудительного стресса имеет свою адаптивную специфику. Внутритюремным сообществом осуществляется жесткая социальная стратификация с жестокими процедурами установления социального статуса заключенных (с «пропиской» и др.). Интенсивная селекция личностных свойств мобилизует психологические ресурсы у адаптирующихся к тюремному стрессу. Формируется основная масса заключенных. Их характеризует:
— более или менее пассивная подчиненность правилам и традициям тюремной жизни;
— согласие на принудительный труд;
—приобщенность к малым группам («семейкам»);
—латентная невротизация;
— «упрямство духа».
Приобщение некоторых к тюремной «элите» происходит благодаря их воле, уму и тюремному опыту. «Элитарность» налагает обязанность соблюдать правила и ритуалы, имеющие адаптивное значение в тюремном міре:
~ подчинение законам и традициям тюремного (уголовного) сообщества;
— обязательное соблюдение некоторых гигиенических норм (чистый подворотничек, фарфоровая-фаянсовая легко моющаяся кружка, личные тарелка, ложка и др.);
—отказ от принудительного труда как демонстрация своей, хотя бы частичной, независимости от тюремной администрации, т. е. обретение права на свое волеизъявление;
—использование жаргона как признака своей кастовости и, в какой-то мере сокрытие истинности смысла разговора;
—пожизненное клеймение татуировками — символами статус и криминальной биографии преступника.
Долгое изнурение трудно-терпимым стрессом, истощая адаптационные возможности группы, делает ее «больным социальным организмом», состоящим из людей, способных чаще всего лишь к болезненно искаженному общению.
Их объединяет истощающий страх перед внешней опасностью. В тюремном социуме это главным образом боязнь возмездия за преступление. Единению такого сообщества способствует не только эта боязнь, но и постоянный страх каждого перед всеми из-за возможного предательства или обвинения в предательстве.
Сплачивают и пробужденные тюремным стрессом садомазохистские наклонности: садистов влечет к жертве, а жертву влечет к мучителю ее потребность пусть в жестокой, но патерналистской опеке. Зоологическая потребность во власти, даже без права на нее, отнятого тюрьмой, без способности и умения властвовать (когда нет достойного лидера) поднимает из темных глубин души при всеобщей смятенности потребность в бесчинстве, в аморальном подавлении слабых. Грубость подменяет властность, физическая сила подменяет право, и делается возможным гедонистическое (сладостное) утверждение хамства, ничем не оправданной аморальности и жестокости. Даже захват лидирования в такой группе недостойными маргиналами может ее консолидировать, т. к. долготерпимый страх влечет к хоть какой-то социальной опоре, к человеку, на которого можно «свалить» ответственность за свои собственные проступки.
В. Социально-психологическая гиперактивность, разрушающая тюремное сообщество. Лидеры не могут «простить» приспешников, лидеров не может «простить» доверившаяся им масса (хотя большинству не ясно, что же не прощать), если общий стресс тяжел и слишком долог, когда все изнурены и озлоблены. Тогда стрессовая гиперактивность взаимодействия людей (это сильные, но нерезультативные действия) ведет к группу (социальное сообщество) к деградации. Харизматические вожди гордо удалились (отстранились) или шумно свергнуты. На их места, толкаясь, лезут (если их много) временщики (ублюдки или изверги). Либо один такой — утверждается. Начинается ритуальное подавление, а потом и ликвидация «слишком правильных» людей. Главенствует своеволие и беззаконие (а в тюремной жизни — уголовный «беспредел», его уже не может сдерживать уголовная «законность», т. е. «воры в законе» утрачивают власть). Всех повязывает причастность к преступлениям и сплачивает «круговая порука». Исчезают перспективы, теряется прошлое, сверхактивность порочного «общения» в настоящем деморализует деградирующую группу («больное сообщество»). Усиливаются агрессивность и жестокость (особенно к слабым). Возникают «страстная вседозволенность», «любовь к ненависти», «гордость подлостью» — погружение в бесчеловечно-аморальный гедонизм социального распада.
Г. Стрессовое «угасание» эффективности социально-психологического взаимодействия. Всякий стресс, тем более изнуряющий, пробуждает поиски спасения в разных формах социального взаимодействия страдающих людей. Потому есть и такие, кто становятся все менее склонными к общению. Угасание способностей к социальному взаимодействию (стрессовая социальная пассивность) может охватывать почти всю группу, подавленную экстремальными условиями существования. Появляются:
—отчуждение друг от друга;
—тотальная утрата мотивов совместной деятельности;
—общественная и деловая апатия.
|
Рис. 36. Москва, следственный изолятор «Матросская тишина». Конец XX в. |
 |
Общая камера. Площадь камеры — 70 м2, количество мест — 22. количество заключенных — 140. Фотография неизвестного арестанта (интернет-ресурс)
В таком угнетенном и истощенном стрессом сообществе (как правило, при социальной изоляции) изменяется социальная мен-тальность. При этом возникает деморализующая альтернативность провозглашаемых и реальных призывов и идеалов. Неприкрыта лживость декларируемых общих целей. Чем больше форм таких тенденций, тем сильнее деградация социально-психологического взаимодействия. И все меньше позитивных сил, разрушавших бесполезное сохранение бездейственно-начальствующих ролей и отживших традиций, имитирующих благополучие.
В условиях принудительного заключения ухудшается участь пассивной части тюремного сообщества — «опущенных» на социальное «дно». Им становится все более свойственны:
—адаптированность к тюремному остракизму (к отверженности);
—психопатизация;
—интеллектуальная деградация;
—«ускользание» от труда;
—пассивная гомосексуальность.
Д. Сколько стрессово-активных и стрессово-пассивных узников в российской тюрьме в конце XX в. Соотношение ставших стрессово-активными и, напротив стрессово-пассивными при изнурительном (в частности, тюремном) стрессе зависит от интенсивности экстремальных воздействий и устойчивости к ним; от способности и умения переносить стресс и дистресс. И еще, соотношение количества экстремально-активных и очень уж пассивных заключенных свидетельствует в какой-то мере о том, какие в стране тюрьмы (жестокие или не очень) и каких граждан оказывается в них больше (несгибаемых либо смиренных). На эти вопросы косвенно отвечают результаты исследования тюремного стресса, изложенные Г. С. Човдыровой: «Изучены поведенческие реакции (суициды, криминальные действия, попытки побега и другие параметры) 333 человек, которые в общей сложности находились в СИЗО в течение 3 лет, методом сплошного отбора» [Човдырова Г. С, 2000, с. 32].
В зависимости от эмоционально-поведенческих особенностей узники были разделены на пять групп. Нумерация групп мной изменена, т. к. первоначально рассмотрены стрессово-активные и лишь затем пассивные при стрессе.
В первой группе оказываются 7 % из числа обследуемых. «Для этих лиц было более характерно дисфорически-злобное поведение, пренебрежение к внутреннему распорядку в учреждении, установленным правилам поведения, запретам. Они часто наказывались за пронос запрещенных предметов, алкоголя, наркотиков.
Психическая дезадаптация усугублялась некорригируемыми асоциальными проявлениями, которые способствовали возникновению длительных конфликтов с окружающими и с администрацией учреждения, иногда эти конфликты заканчивались опасными вспышками гетероагрессии или аутоагрессии демонстративно-шантажного характера» [там же, с. 37] (гетероагрессия — нападение на других людей, драки; аутоагрессия — нанесение себе ран, ушибов, попытка самоубийства).
Итак, в эту группу вошли заключенные со стрессовой, чрезвычайной и деструктивной активизацией поведения и неадекватно-негативных эмоций. Этих людей можно назвать «деструктивными агрессорами». Их протестная стрессовая ктивность — деструктивна и лишь ухудшала их жизнь в СИЗО (в следственном изоляторе), мешала жить сокамерникам, создавала проблемы охранному персоналу. Напомню, что их было немного — 7 % из общего числа обследованных заключенных, охваченных, как пишет автор цитируемого сообщения, «методом сплошного отбора».
Во вторую группу следует отнести 12% узников. «Поведенческая реакция этих лиц на изоляцию характеризовалась стени-ческим типом реагирования на изоляцию. Психоэмоциональное остояние характеризовалось постоянной психической напряженностью, настороженностью, подозрительностью, обидчивостью, застреваемостью аффективных реакций, склонностью к их накоплению и построению паранойяльных идей. Эти лица открыто выражали свое недовольство условиями содержания, выступали в качестве организаторов и подстрекателей асоциальных высказываний и поступков, несмотря на доказанность вины, настаивали а пересмотре дела, писали бесконечные жалобы, несмотря на очевидность поражения» [там же, с. 35].
Эти узники стрессово-активные, но их напористость и агрессивность не столь деструктивны, как у «деструктивных агрессо-ов». Обнаруженные у лиц второй группы «паранойяльные идеи», возможно, диагносцировались с позиций установок и нормативов, разработанных для тюремных психиатрических служб, и могут ‘ыть не проявлениями истинной паранойяльности, а отклонениями от «тюремно-медицинских» оценок и норм. «Бесконечные жалобы, несмотря на очевидность поражения», иногда бывают действенны и результативны благодаря упорству заключенных и их адвокатов. Таким образом, их активные действия, кажущиеся проявлением психической неадекватности, могут быть вполне адекватны критически измененным условиям жизни в тюрьме Учитывая социальную активность узников, включенных во вторую группу, их можно назвать «активно протестующими борцами». Некоторые из них становились идеологами и лидерами внутритюремных протестов. Сплачивали и ободряли других заключенных. Вовлечением их в борьбу разрушали моно-тонию тюремного заточения. Итак, во второй группе — люди эмоционально, поведенчески и социально активные, но на других заключенных они действовали менее деструктивно, чем те, кто включен в первую группу.
В третью группу можно включить узников, у которых не отмечалось стрессовой активности, деструктивного поведения и «признаков психической дезадаптации». Их было 60 %, т. е. большинство из числа принудительно изолированных в СИЗО. Особенности их поведения, эмоций, переживаний не описаны в цитируемой монографии Г. С. Човдыровой ввиду того, что благодаря поведенческой пассивности они не совершали правонарушений, не доставляли неприятностей охранникам и тюрьме и не регистрировались в отчетах о дисциплинарных проступках.
Их поведение, соответствующее тюремным правилам, конечно же, было результатом самоограничений и подавления протестных эмоций и поступков. Их «нормальное», спокойное поведение было далеко от того, как они спокойно вели бы себя в обыденной жизни, «на воле». Иными словами, эмоционально-поведенческие реакции таких людей на экстремальные факторы тюремного бытия надо рассматривать как вынужденную стрессовую пассивность с подавленным протестом этих «безропотно-пассивных страдальцев».
В четвертую группу могут быть включены 4 % заключенных. «Для этой группы была характерна чрезмерная тревожность, постоянное ожидание каких-то подвохов со стороны окружения и администрации, раздражительность и легкая истощаемость, астеничность, вялость, частые жалобы на неприятные физические ощущения, высокая обращаемость к врачам, ипохондричность. Склонность к образованию навязчивых страхов в конфликтных ситуациях выявляли больше таких лиц из числа повторных (рецидивистов). Эти лица часто попадали в зависимость от окружающих, их часто использовали в корыстных целях для проноса запрещенных предметов и т. д. При попадании в конфликтные ситуации, требующие принятия мер административного характера, они давали тревожно-депрессивные аутоагрессии» [там же, с. 37]. Астеничность, вялость, психологическая зависимость от окружающих и т. п. — проявление болезненной стрессовой пассивности людей этой группы. Их можно назвать «пассивными невротиками».
И наконец, пятая группа — люди с болезненно неустойчивой формой поведения, как бы невольно ищущие оптимальные формы то активного преодоления экстремальных факторов, мучительно уродующих их жизнь, то намеренного уклонения от них. Вот как описаны они в цитируемой монографии: «Клинически отмечалась амбивалентность поведенческих реакций: апатичная бездеятельность и напористость в достижении результатов, застенчивость и бестактность, грубость; подозрительность и легковерие; отгороженность и бесцеремонная навязчивость; расхождение в суждениях и поступках. Часто воспитатели обманывались в своих ожиданиях к ним и затем не доверяли этим лицам. Практически у этой группы лиц обнаруживался стенический и гипостенический тип реагирования. Дезадаптивность их поведения выражалась в том, что в конфликтных ситуациях эти лица были непредсказуемы, часто совершали неожиданные для окружающих поступки» [там же, с. 35].
Такие «искатели оптимальных путей» привлекают особое внимание. Их психика обладает широким диапазоном поиска лучших способов уменьшения тюремных мучений и неудобств. Однако смена тактики этого поиска иногда происходит неподвластно воле и расчетам этих «искателей». И все же они могут обдумывать и осуществлять разные способы противостояния и борьбы с тюремными властями. Благодаря неординарности и непредсказуемости поступков узники этой группы доставляют больше неожиданных неприятностей охранникам и администрации тюрьмы, чем другие заключенные. Потому Г. С. Човдырова прежде всего обращает внимание на заключенных, вошедших в эту группу. Она отмечает, что их поведение и реагирование на внутритюремные события всегда стеничны, т. е. энергичны и активны. И даже если нет ничего чрезвычайного, они всегда уверены в себе и деятельны. Колебания их эмоционального настроя и смена их бездеятельности и напористости — это не психическая циклоидность, не чередование депрессивности с гипоманиакальностью (хотя спады настроения у них возможны). Неординарность поступков людей такого типа пробуждается и провоцируется стрессом. Если они умны и талантливы, то в критических ситуациях способны на неординарные, успешные решения. Если не блещут талантом, то в стрессогенной обстановке все же становятся побудителями коллективных изменений форм и направленности адаптивного поведения масс.
Можно ли, учитывая процентное соотношение арестантов с активными и пассивными эмоционально-поведенческими проявлениями тюремного стресса, определить уровень экстремальности содержания узников в тюрьме, т. е. насколько там мучительно им? Для этого используем способ определения уровня критичности коллективного стресса [Китаев-Смык Л. А., 1983, с. 71—73,87-88]
Динамика признаков психологической дезадаптации подследственных в зависимости от этапов изоляции (по Г. С. Човдыровой, 2000)
|
Признаки дезадаптации |
1-й год, данные в% |
2-й год, данные в% |
3-й год, данные в% |
|
1-я пол. 2-я пол.* |
1-я пол. 2-я пол. |
1-я пол. 2-я пол. |
|
|
Суицидальные действия |
40-8 |
4-1 |
0-33 |
|
Убийства и другие уголовно наказуемые деяния |
48-12 |
6-4 |
2-44 |
|
Попытки побега |
15-2 |
3-0 |
2-14 |
|
Конфликты с администрацией |
39-15 |
7-5 |
7-37 |
|
Употребление наркотиков и алкоголя |
40-17 |
10-7 |
12-39 |
|
Психические нарушения** |
25-4 |
2-1 |
3-20 |
|
Соматические нарушения |
35-7 |
6-7 |
8-47 |
|
Высокий уровень ситуативной тревожности по тесту Спилбергера-Ханина |
76-23 |
10-8 |
10-78 |
Примечания:
* 1-я пол. — первая половина года. 2-я пол. — вторая половина года. ** Психические нарушения: случаи госпитализации в психиатрические стационары с изменением психического состояния.
(см. также 2.3.7). Используя «матрицу» диагностики массового стрессового напряжения в большой группе людей, можно видеть, что у заключенных, описанных в цитируемой монографии, уровень стресса приближался к предельно терпимому.
В заключение данного подраздела надо заметить, что в монографии Г. С. Човдыровой изучались «стресс и психическая дезадаптация» у определенных возрастных групп мужчин («средний возраст 47 лет ± 1,5») и женщин («средний возраст 43 года ± 1,8»), но результаты исследования не были дифференцированы по тендерным показателям. А ведь тюремный стресс не только по-разному, но и особым образом проявляется у мужчин и женщин, способных к противоправным действиям [Ткаченко А. А., Введенский Г. Е. (ред.), 2003]. Это ограничивает возможность распространения выводов из данной работы на представления о стрессе у других возрастных групп заключенных в российской тюрьме.
Е. Интенсивность стресса в начале долгого действия экстремальных факторов и перед ожидаемой их отменой. Тяжелейший дистресс начинается при возникновении чрезвычайного экстремального воздействия. Стресс усугубляется, когда он поражает сразу многих (из-за психологического индуцирования, «эмоционального заражения»). При этом значимым становится психосоциальный субсиндром стресса: нарушение общения, взаимопонимания, взаимодействия людей. Такое острое начало стресса бывает после ареста — в тюрьме. По данным, изложенным в монографии Г. С. Човдыровой, этот период длится в среднем шесть месяцев с момента поступления в СИЗО [Човдырова Г. С, 2000, с. 39] (см. табл.).
Стрессообразующим фактором может стать не только интенсивность начала тюремного заключения, но и близкое освобождение. Из таблицы, представленной здесь, видно, как возрастают проявления дистресса у заключенных в последние шесть месяцев перед освобождением.
Мы обнаруживали усиление дистресса за неделю до окончания непрерывного месячного вращения в квартире-центрифуге (см. подробнее гл. 3), за месяц до окончания полугодового рейса на рыбопромысловых базах («синдром окончания рейса»). Этот синдром возникает всегда в последние дни, недели перед завершением трудного испытания не просто как приближение исчерпания терпения и адаптивных резервов, «рассчитанных» на определенный срок. Важная причина такого усиления дистресса — конфликт между все еще экстремальным, тягостным существованием и приближающимся «счастьем» нормальной жизни, радостью наград, если экстремальное испытание престижное, радости освобождения, если оно принудительное. Психологи пенитенциарных учреждений обнаруживают, что причинами усиления стресса узников перед окончанием тюремного срока бывают еще и опасения того, что ждет его «на воле»: как примут его близкие, найдет ли он работу. У уголовных арестантов после долгого заключения возможно усиление стресса из-за боязни и нежелания возвращаться в «свободную» жизнь.
Ж. Психосоциальный феномен — «кентавр тюремного дистресса». В тюрьме, как органе наказания (и исправления?) преступников, объединены в единое человеческое сообщество заключенные и их надсмотрщики. Хотят или не хотят, и те и другие рано или поздно превращаются в единый «социальный организм». Научные исследования этой психосоциальной закономерности обнаруживают существование обоюдных страданий узников и тюремщиков, т. е. возникновение в местах лишения свободы уязвленного наказанием «кентавра тюремного дистресса». «На координационном совещании руководителей правоохранительных органов Российской Федерации в г. Москве 03.03.1997 г. было отмечено, что более 100 сотрудников уголовно-исправительной системы (УИС) в 1995-1996 гг. покончили жизнь самоубийством, 40 погибли при исполнении служебных обязанностей, уволились 40 тыс. сотрудников, 14% штатов не укомплектовано, каждый третий сотрудник работает меньше одного года» [там же, с. 31]. Эти далеко не оригинальные данные — свидетельство того, что при любом противостоянии внутри сообщества люди превращаются в целостное, хотя и многоликое «психосоциальное существо» с похожими радостями и страданиями. У тюремщиков такой феномен возникает не просто в связи с сопереживанием узникам. Происходит психологическое «слитие» людей, стоящих на альтернативных платформах, как на разных чашах, но одних и тех же весов. И тех и других поражает дистресс тюрьмы, страдания в узилище горя.
И потому цитируемый выше автор приходит к парадоксально-логичному выводу: «Мы считаем, что психопрофилактика психотравмирующего влияния изоляции на осужденных и подследственных в системе СИЗО и ИУ будет способствовать снижению стрессогенности условий функционирования сотрудников этих учреждений» [там же, с. 30]. Вот уж «воистину!», создавая комфорт для заключенных, тюремщики комфортабельнее будут работать и жить.
Проблема стресса не только у узников, но и у тюремщиков обоюдоострая во всех странах, где в пенитенциарных учреждениях реализуется принцип «карательного воздействия» на преступивших закон, т. е. используются мучения и устрашение наказаниями. В ходе одного из первых в США исследований, посвященных служащим исправительных учреждений, Ф. Шиком и М. Миллером было установлено, что, по сравнению с полицейскими, тюремные охранники чаще страдают от повышенного артериального давления, язвенной болезни желудка и кишечника, сердечных заболеваний. У сотрудников тюрем эти «болезни стресса» в два раза чаще, чем у служащих из групп «синих и белых воротничков». И еще — охранники подвержены более интенсивному стрессу, чем «простые» работники тюрем [Cheek F., Miller М., 1983]. Исследование степени удовлетворенности работой у служащих тюрем США также дало обескураживающую картину: 75 % тюремных служащих выражали желание сменить работу, если представится возможность [Toch Н., Klofas J., 1982].
Американские исследователи, как и российские, приходят к пониманию обоюдного влияния тюремного стресса на узников и охранников. Конфликты между ними усиливают дистрессо-вые расстройства у тех и других [Triplet R., Mullings J. I., Scar-boroungh K, 1996]. Напротив, участие тюремщиков в оказании помощи при решении личных проблем заключенных уменьшает стресс тюремщиков [Hepburn J., Knepper P., 1993 и др.].
Психологические и социальные процессы, лежащие в основе «кентавра тюремного дистресса» можно продуктивно анализировать еще и с позиции учения о садомазохизме, как одной из важнейших составляющих целостности живых систем, разделенных на отдельные существа, особи, индивиды, группы и т. д.
Гармоничные сочетания процессов антагонизма и симбиоза поддерживают жизнеспособность живой природы (биосферы, ноосферы) на нашей планете (см. также 3.6).