Стресс творчества. Стресс вдохновения

Истинное творчество талантливых людей всегда эмоцио­нально. Оно обильно расходует и поверхностные, и глубокие адаптационные резервы организма (если пользоваться термино­логией Ганса Селье). Это позволяет называть творческий процесс «стрессом творчества». Его развитие проходит несколько этапов. Творческие потенциалы вызревают, поднимаясь со сту­пени на ступень, пока не начнется акт творения. Должны быть побуждения к нему. Не только внутренние: жажда самореализа­ции, бурление замыслов, интуитивных стремлений, неудержимых расчетливых размышлений о грядущих победах. Еще и внешние: личные обязательства творца, приказы — творчески достигнуть цели и обстоятельства, побуждающие к творческим решениям [Китаев-Смык Л. А., 2007 в].

«Человека можно назвать млекопитающим, наделенным вооб­ражением. Как бы мы ни определяли эту способность, она является условием, как для тревоги, так и для творчества. Эта пара ходит в одной связке. По меткому выражению Лидделла, тревога — тень интеллекта, где есть место для творчества. …Творческие возмож­ности человека и его подверженность тревоге —- две стороны одной уникальной человеческой способности к осознанию пропасти между ожиданием и реальностью. Но между невротическим и не­здоровым проявлениями этой способности существует большая разница» [Мэй Р., 2001, с. 317].

А. Стресс предтворчества. Начальной фазой творчества всегда бывает нарастание внутреннего психического напряжения. Это предтворческая ступень стресса творчества. Схематизируя чувства, переживания и состояния предтворчества, подразделяем их на основных три вида.

Первый проявляется как душевные мучения и даже приступы отчаянья из-за якобы бесплодных напряжений в поисках творческих достижений. Мучения, метания жаждущего их могут мешать (и окончательно помешать) переходу к акту творения. Выдающийся поэт XX в. В. В. Маяковский запечатлел предтворчество в стихах:

Я раньше думал —

книги делаются так:

пришел поэт;

легко разжал уста;

и сразу запел вдохновенный простак —

пожалуйста!

А оказывается —

прежде чем начнет петься;

долго ходят, размозолев от брожения;

и тихо барахтается в тине сердца

глупая вобла воображения.

Пока выкипячивают, рифмами пиликая,

из любвей и соловьев какое-то варево,

улица корчится безъязыкая —

ей нечем кричать и разговаривать.

[Маяковский В., 1955, т. 1, с. 181].

В этих стихах проявлено содержание предтворчества. Интел­лект может целенаправленно активизироваться моторикой тела — «…прежде чем начнет петься, долго ходят». Результаты такого за­мещения — пароксизмы (приступы) безвольного безделья, утраты воли к творчеству — «…размозолев от брожения». Расстройство и отчаяние из-за того, что вместо творческих прозрений в сознании всего лишь «…глупая вобла воображения». Продукт творчества все еще не прояснен, не вербализуем, не воплощен в произведение. Он «…тихо барахтается в тине сердца», вызревая там. И все же предтворчество накаляя, «кипятя» разум, неотступно ведет к цели, ассимилируя актуальные поэтические образы, отшелушивая баналь­ности — «…Пока выкипячивают, рифмами пиликая, из любвей и соловьев какое-то варево». При этом творец уже инкапсулировался в своем внутреннем мире среди своих художественных накоплений. Он одинок, отстранившись от всего окружающего, т. к. оно теперь уже может (или даже пытается) только мешать творчеству — «улица корчится безъязыкая — ей нечем кричать и разговаривать».

А. Н. Цибин обращает наше внимание на то, что в словах: «улица мечется безъязыкая» — сосредоточено указание поэта на высокое предназначение творца. «В истории социума наступают моменты неразрешимости накопленных проблем, противоборства безумных сил. И тогда общество ("улица") "мечется" в поис­ках продолжения своей судьбы. Но без озарившего выход-путь творца (горьковского Данко, поднявшего над темными людьми свое горящее сердце), трагичен конец мучительных метаний. И не только гений искусства может пробудить вдруг у всех понимание вектора нужных устремлений. Научная "улица ме­чется" с конференции на конференцию и по страницам научных журналов, не освещающих сути истины. Политическая "улица мечется" без лидера-творца из партии в партию и по митингам, лишь выпускающим пар людского энтузиазма и недовольства. В этих словах В. В. Маяковского отчетлива еще одна ассоциация: мятущийся народ со своей мощью, как колокол без языка, пока нет у него гениального лидера» [Цибин А. Н., 2006].

Читатель может упрекнуть автора — правомочно ли обо­сновывать свои научные суждения, опираясь на стихотворные образы поэта. И правда, известный исследователь творческого мышления B. C. Ротенберг писал: «Многозначный контекст искус­ства требует для передачи такого же контекста, поэтому лучшие искусствоведческие работы — это не аналитические тексты, а самостоятельные произведения искусства» [РотенбергB. C., 2006]. И все же искусствоведчество бывает неизбежно.

Мучительное «предтворческое» состояние может повторяться, прерывая процесс вдохновенного творчества. В ходе многолетних обширных исследований неординарной работоспособности при дистрессе, проводимых в 60 — 70-х гг. XX в. мной обнаружено, что «развитие стрессовых трансформаций мышления может при­вести либо к уходу от решения стрессогенной проблемы (вплоть до возникновения психопатологических состояний или асоциаль­ных устремлений личности), либо к возникновению инсайтных форм мышления. В последнем случае переход от дискурсивно-логического к инсайтному мышлению часто опосредуется стадией мыслительной растерянности, эмоциональной подавленности, а иногда с переживаниями горя, безвыходности и т. п., что можно рассматривать как стадию псевдоухода от решения стрессогенной проблемы. Такая стадия, как правило, необходима для возник­новения мыслительного озарения, инсайтного решения задачи, казавшейся неразрешимой» [Китаев-Смык Л. А., 1983, с. 205]. Инсайтное мышление и креативное творчество подробнее рас­смотрим ниже.

При другом виде предтворчества в мыслях и чувствах воз­никает пустота при первых же попытках творить «великое» и «вечное». Человек говорит: «Все забыл, в голове — пусто. А надо ли делать что-либо?» Если после этого вспыхивает вдохновение, то такую невольную пустоту мыслей и чувств можно расценивать как проявление стрессовой психической релаксации, спонтанно возникающей в начале стресса творчества (см. также 2.1.6). Она, снимая эмоциональные перегрузки, готовит мышление к продук­тивному творчеству.

Третий вид предтворчества проявляется как эустресс у не­которых счастливцев. Безотчетная радость, легкость и беспеч­ность, как волна, подхватывает таких людей и несет к началу акта творения.

Наиболее полно предтворческие состояния рассмотрел из­вестный художник-дизайнер А. Н. Цыбин. Изложу его суждения с моими добавлениями, отчасти повторяя изложенное выше.

1. Как и многие писавшие о творческом состоянии, он считает главным условием, обеспечивающим вхождение в него, одиночество творца. Хотя бы на время создания творений их автор должен жить в стрессе социальной депривации. Но отделиться от людей надо не совсем, а лишь как от раздражителя, отвлекающего на себя слишком много душевной энергии. Надо, чтобы сохранялся тонизирующий творца социальный фон его окружения, как легкий раздражитель, напоминающий ему о теме и нужности его творчества.

Именно таким был парижский периодЭрнеста Хемингуэя. Он работал — писал — в малолюдном кафе за отдельным столиком. Но беда, если кто-нибудь подходил к нему с навязчивым внимани­ем — творческий процесс Хемингуэя ломался. Также А. П. Чехов в Ялте оберегал себя от излишнего общения, сохраняя тонизиру­ющие его творчество социальные контакты. Можно вспомнить А. С. Пушкина в Михайловском и П. И. Чайковского на одинокой подмосковной даче и многих других.

2. Предтворческому состоянию бывает полезен несильный кон-фронтационный фон, т. е. легкий стресс сердитости творца на окружающих близких ему людей. Л. Н. Толстой перед погружени­ем в творчество гневался на жену, будто неверно переписавшую его рукописи. Переводчик древнефранцузских стихов А. Г. Ней­ман, как я узнал во время сеанса психоанализа с ним, сердился на жену «сам не зная за что и почему». И чем острее бывало его раздражение, тем лиричнее получались переведенные стихи.

3. Из работ 3. Фрейда известно, что сексуальный стресс может стать мощной преднастройкой творчества, сублимируясь в него [Freud S., 1908 и др.]. Сексуальное напряжение, субли­мируясь в творчестве, привносит наряду с воодушевлением, одухотворенностью, вожделением еще и агрессию эгоизма.

4. А. Н. Цибин обращает внимание на то, что предтворческим состоянием и побудителем к творчеству может стать эйфориза-ция автора благодаря оптимально хорошему его телесному состоянию. Тренированное тело (но не чрезмерно, не для рекордов) и общее здоровье создают ощущение легкого вос­торга. Однако перерасход физических сил после спортивных достижений блокирует стресс творчества.

Нобелевский лауреат, академик И. П. Павлов сообщал, что его творческому настрою способствует игра в городки В ней есть визуальная цель, физическое напряжение, реализующееся в ловкости и точности движений, удовлетворение победой. Выдаю­щийся драматург Артур Миллер находил предтворческий стресс в профессиональной физической работе — он делал массивную мебель для своей виллы. Разные побудители могут объединяться, сублимируясь в творчестве. Об этом у В. Маяковского: Любить — это значит в глубь двора вбежать

и до ночи грачьей,

блестя топором,

рубить дрова,

своей

силой

играючи.

[Маяковский В., 1958, т. 9, с. 383].

Поэтом отмечена объединенная сублимация в творчестве сексуальной силы и физической силы. Происходит это «играючи», т. е. без максимального расходования сил. Процесс подкрашен эустрессовой аурой с самолюбованием автора мужской «своей силой», т. е. проявлением вторичных половых признаков. В сти­хах отражено и творческое одиночество — «в глубине двора», куда требуется «вбежать», надо полагать, активно прорываясь и порывая с чем-то. Творческий процесс сопряжен с трансцендент­ностью ночной тьмы — «до ночи грачьей» и с особым звучанием пространства — с «грачьими» криками и с победной, сокрушаю­щей агрессивностью поэта — «блестя топором, рубить дрова», с праздничной яростью «блестящих топоров».

Образное описание нюансов стресса творчества можно найти у многих поэтов, писателей и мемуаристов. В. В. Маяковский—талант­ливый аналитик психологии искусства — не одинок среди них. 5. Отличной настройкой на творчество может быть эустресс че­ловека в

природной среде с красотой ее ландшафтов, парков, девственных лесов, со сложнейшим разнообразием облаков, струй воды рек, ручьев и водопадов, с ревом и видом морского прибоя. Рекреативные эффекты природы объяснял И. П. Пав­лов. Основываясь на своем представлении о двух сигнальных системах у людей, он разработал для себя способ настройки на научное творчество. Вечером, после суеты рабочего дня, долго рассматривая художественные шедевры на стенах своей квартиры (медитируя?!), он, во-первых, «стирал» в

Сознании дневные впечатления. Во-вторых, напрягая у себя первую сигнальную систему (образно-художественную), да­вал отдых второй сигнальной системе — вербальной, дискурсивно-логической. После этого академик приступал к научному творчеству, преимущественно напрягая, по его мнению, свою вторую сигнальную систему.

6. Тонизировать творческое состояние могут умеренные экс­тремальные внешние воздействия (слабые стрессоры): холод, шум. И такие, как неудобная поза: Э. Хемингуэй пи­сал, стоя за конторкой (но редактировал написанное, сидя в мягком кресле). Даже легкий голод способствует творчеству. Эти умеренные стрессоры «подкачивают» творчество как квазиборьбу с неким противником.

7. Для ряда авторов предтворческими стимулами становились симптомы их хронических болезней, преодоление недо­моганий обостряло стресс творчества.

8. Известны случаи, когда интенсивному творчеству предшест­вовало, казалось бы, беспричинно хорошее настроение, ощущение радости, бодрости. Такой эустресс поднимает эмоциональное напряжение автора до уровня необходимого для включения процесса творения.

9. Преддверием к пароксизму, взрыву творчества может стать внезапно возникшее у автора ощущение, что нет никаких толковых идей в голове, мучительное представление о себе как о бездарности, и желание «бросить все!». Этот творческий дистресс следует расценивать как «квазиуход» от решения стрессогенной проблемы. В действительности — это неволь­ная релаксация. В таких случаях требуется упорство в труде. Раньше или позже оно может вновь пробудить вдохновение.

10.Пробуждающая креативность релаксация может быть преднаме­ренной (например, при трансцендентальной медитации)

11.Наконец, известно множество авторских причуд, маги­ческих действий, настраивающих на творчество. Классик французской литературы Виктор Гюго всю жизнь работал за маленьким столиком, на котором написал свое первое, полу­чившее признание произведение. Писал он только вороньими перьями, т. к. гусиными талантливо творить не удавалось. А вот еще пример. Советская писательница Мариэтта Ша-гинян, когда ей не писалось, надевала на голову, как колпак, черный чулок и писала, примостившись на уголке кухонного стола, среди ароматов готовящейся армянской пищи.

Б. Стресс творчества. Вслед за предтворческими стрессовыми состояниями, описанными выше, включается (не всегда!) стресс творчества. Кратко рассмотрим его уровни. Еще Шакья Муни (Будда) в «Сутре золотого лотоса» изложил свои воззрения на интеллект. Он описал три его уровня. Используя современную терминологию, можно сказать, что первый — это компилятивное творчество (с положительным значением определения). Это собирание, классификация, рубрикация, ранжирование известных разрозненных знаний и фактов. Второй уровень — проективное творчество — на основании собранных знаний, создание обобщенных новых суждений, истин. Как и во всяком труде, в таком творчестве могут быть эустрессово радостные находки и дистрессогенные неудачи, мучительные поиски. Многие психологи изучают лишь эти два уровня творчества.

Однако Шакья Муни (Будда) знал, что на третьем уровне творчества, который предложено мной называть инсайтно-креативным, у размышляющего человека вдруг возникает оза­рение (инсайт). И он понимает нечто очень значимое, казалось бы, не относящееся непосредственно к предмету его трудных размыш­лений. Я. А. Пономарев после наших обстоятельных бесед рассма­тривал этот феномен как двойственный результат напряженной умственной деятельности [ПономаревЯ. А., 1986]. В результате ее помимо «прямого продукта» проективного мышления интуитивно возникает «побочный продукт» интеллектуальных напряжений. Он может стать ключом к творческому решению проблем, вы­ходящих за рамки первоначальных задач, решаемых с помощью прямого интеллектуального продукта. Побочный, т. е. результат инсайтно-креативного творчества, создается не целевым осмыс­лением первоначально не замечаемых закономерностей и свойств изучаемых объектов. Невольно происходит концентрация на них умственных усилий человека.

Не надо видеть предосудительным, недостойным, обидным не попадание себя в число «инсайтных творцов», наделенных даром прозревать истины, открытия, творения, озаренные новизной. Немало «компилятивных творцов» были выдающимися власти­телями, администраторами, полководцами. Сами неспособные к творческим озарениям, они отлично разбирались в людях и ставили на ответственные посты, посылали на решающие участки сражений профессионалов, способных к инсайтным решениям в критических ситуациях.

Очень часто «прожективные творцы», наделенные разумом и упорством, становятся блестящими профессорами, педагогами, создателями замечательных учебных программ, фундаментальных учебников. Этого не смогли бы сделать «инсайтные творцы», увлеченные поиском неясного знания и мало склонные к методо­логическому классификаторству.

Иные «инсайтные творцы» не способны к оптимизации своих социальных контактов. Они слывут людьми неуживчивыми с дур­ным характером. Не умея организовать свой быт (не тратя силы на него), они живут в запустении, а при отсутствии рационального покровителя (спонсора), финансирующего их творческие причуда, «инсайтные творцы» подчас погибают в нищете позабытыми.

Выдающийся режиссер К. С. Станиславский, создавая на репетициях мощное психическое напряжение (стресс), побуж­дал актеров к высшему уровню творчества, к «сверхсознанию» [Станиславский К. С., 1985 и др.], неконтролируемому разумом и волей. Позднее П. В. Симонов интерпретировал «сверхсознание» как механизм творческой интуиции [Симонов П. В., 1981]. Ее запу­скающий механизм — стресс творчества, стресс вдохновения.

При этом «перевод эмоций в план представлений не следует по­нимать как одномоментный процесс. Напротив, перевод эмоций в план представлений совершается чаще всего как раз в отсроченном режиме, т. е. после переживания эмоций» [Дорфман Л. Я., 1997, с. 163]. Уже пережив инсайт как стрессовый пароксизм, субъект осознает открывшиеся ему смысл, истину, решение. Бывает, что в экстазе радости от своего открытия человек забывает открывшееся. И потом воссоздает его мучительным припоминанием.

Инсайтно-креативное прозрение «локализуется» вне осознания. Неведомость его рождения позволила академику Н. Н. Моисееву говорить о нем как о «бифуркации» потоков эволюции системы [Моисеев Н. Н., 1987]. Внезапность осознания продукта озарения формулируется как качественный скачок в изменении интеллекту­альной системы. «Развитие личности является процессом прохож­дения адаптационных и бифуркационных этапов, т. е. процессом не линейным. Содержание этапа бифуркации — отбор значимой для развития субъекта информации, на основе которой возможно дальнейшее адаптационное саморазвитие. Именно в точки бифурка­ции воздействие на адаптационную систему должно быть наиболее эффективным» [Терещенко А. Г., 2006]. Эустресс прозрения может иногда смешиваться с дистрессом горя, если перед прозревшим открылись печальные горизонты его прошлого и будущего.

А. Маслоу полагал, что способность к креативному творчеству врожденно свойственна всем людям, но теряется большинством под воздействием среды. B. C. Ротенберг подчеркивал, что креа­тивное и тем более инсайтное творчество возможны лишь при гармонизации функций обоих полушарий головного мозга, когда «происходит тот высший синтез, без которого не возможны ни творчество, ни счастливое ощущение вписанности в мир и гар­монии с этим миром, при ясном ощущении себя отдельной лич­ностью. Именно это является уникальным свойством взрослого здорового человека» (Ротенберг B. C., 2006, с. 167].

Надо признать неоднозначность взаимоотношений когнитивного и эмоционального компонентов творчества. Однако когнитивный не становится при этом ведущим [Вундт В., 1912; Дорфман ЛЯ., 1993 и др.]. Однобокость представлений о непременном доминировании ког-ниций над эмоциями проистекала из представлений о предметности эмоций и о знании как о решающем факторе для понимания поведе­ния человека. Обширные теоретические и эмпирические исследова­ния пермской психологической школы B. C. Мерлина, Л. Я. Дорфмана показали, что «в действительности фундаментальным является по­ложение о многозначности связей эмоций и когнитивных образов. Данное положение возвращает эмоциям способность в равной мере как обслуживать когнитивные образы (предметность эмоций), так и наоборот, инициировать рядкогнитивных трансформаций» [Дорфман Л. Я., 1997, с. 159-160]. Несомненно, многозначность связей эмоций и когниций и инициирующая роль стрессово-эмоционального напря­жения создают механизмы и силы процессов инсайтно-креативного творчества. И все же непременным его резервом должен быть талант творца, а лучше гениальность.

В. Пароксизм творческого прозрения (инсайт). Будучи неофициальным консультантом (врачом-психологом) в высших эшелонах власти СССР (в Кремле) и у научно-технической элиты (авиации, космонавтики, ядерной энергетики), общаясь годами с истинно творческими личностями, я имел возможность анализировать, буквально «анатомировать», процессы их творчества, в частности творческих прозрений (озарений, инсайтов). Кратко изложу возможную структуру, последовательность развития креативного озарения с решением инновационной проблемы. Возможны и другие структуры инсайтов. I. Во время достаточно долгого и почти непрерывного напряже­ния сознания (мучительного или вдохновенного) в поисках интеллектуального решения актуальной проблемы возникает чувство погружения в пустоту. Либо ощущение, что «вокруг все стало незначимо, будто и нет ничего: ни верха, ни низа, ни света, ни шума, и мучительно неразрешимая проблема рас­таяла, только сам я существую в абсолютном бесстрастии». Такое сновидное (сомнамбулическое) состояние может быть кратким и не запоминающимся. И не заметно, сколь долго оно. Возможно это предстартовая, предтворческая, пред-стрессовая релаксация?

Забегая чуть вперед можно вспомнить, что не зря древние фило­софы утверждали — «в пустоте содержится все». Бывали случаи, когда такой «пустотой», аккумулирующей предшествующие зна­ния, усилия, муки поиска, становилось погружение в сон. Во сне случались прозрения. Известно, что Дмитрию Менделееву, изну­ренному интеллектуальными поисками классификаций химических элементов, приснилась «таблица», названная потом его именем. Каков же был его сон? Менделееву снилась цирковая арена, по ней кругами скакала лошадь, на ней стояла наездница и подбрасывала факелы, рассыпающиеся сверкающими искрами. Проснувшись, Дмитрий Менделеев осознал, что факелы и искры — это символы элементов и их валентностей. Известно, что в первоначальном виде таблица Менделеева рисовалась как круг (как ринг!) с циркулярным расположением химических элементов. Другой химик Фридрих Август Кекуле открыл кольцеобразное строение молекулы бензола, увидев во сне змею, кусающую себя за хвост.

2. На фоне этой «пустоты» сознания и эмоций вдруг возникает «зарево». Все вокруг — ив голове, и в мыслях, — будто бы подсвечено теплым, слабым светом. Или ярко озарено. Но свет только в пустоте, которая в человеке или в которой он сам. Это озарение бывает и слепящей вспышкой, и шаром света, и, наоборот, чем-то темным. Всегда озарения кажутся краткими, не дольше секунды.

3. При вспышке вдруг становится видно новое, искомое решение. Оно, как странным образом визуализированное понятие, как зримая истина, может быть в виде сложной геометрической фигуры или как торт с очень сложными нежными элемента­ми. Каждый элемент — это фрагмент решения. Или как вид старинного замка с высоты птичьего полета. Или как что-то пронзительно ясное, но невыразимое сразу словами.

4. И тут же радостное ощущение: «Вот оно! Новое! Удивительное решение! Все встало на свои места. И это ведет меня намного дальше, чем мечталось домыслить, когда логически искал решение». Радость, ликование, счастье открытия, решения проблемы длятся секунды.

Друзья и современники Вольфганга Амадея Моцарта описа­ли, как гениальный композитор рассказывал, что после долгих творческих поисков засыпал и во сне видел и слушал все свое музыкальное произведение, как огромный, изощренно красивый торт, все фрагменты которого был одновременно видимы и все звучали [Шулер Д., 1965].

Но эта открывшаяся «фигура» только как бы увидена, а рацио­нально еше не осознана; понятна, но не понята.

5. Несмотря на это, возникает полнейшая уверенность в точности, верности, истинности внезапно открывшегося решения, долго
мучившей проблемы. Нет места ни малейшему сомнению. При этом без колебаний отвергаются все остальные, предполагав­шиеся варианты решений теперь уже решенной проблемы.

6. Включается и двигательная ажитация: человек вскакивает, ходит, смотрит в разные стороны, но внутренним взором рас­сматривает с разных сторон «фигуру—решение-истину». Это длится 5-15 с, минуту или дольше.

7. Хочется поделиться новым знанием с кем-либо, рассказать и излить свою радость. Субъект эмоционально (и путано) гово­рит с присутствующими сослуживцами, звонит по телефону научному руководителю или же близкому другу.

8. Тут субъект вдруг понимает, что пока метался в счастье, не успел «разглядеть», понять и запомнить открывшееся решение, истину. А открытие, не запечатленное, рассудочно неосмысленное, блекнет, рассеивается. Недоумение и силь­ное огорчение накатывают на творца (и длятся минуты).

9. Субъект-творец начинает вспоминать: «Ведь было же, было решение, открытие истины долгожданной». И видит только крохи, только части той «фигуры-решения».

10.И сомнения в душе: «Может быть, пригрезилось? Была лишь иллюзия счастливой находки?»

11.С отчаянием, верой и надеждой творец как бы складывает еще остающиеся в сознании элементы открывшейся «фи­гуры», пытаясь воссоздать ее. Долго, уже отрешившись от посторонних мыслей, от людей, вновь он проходит путями интеллектуальных напряжений, что привели его к озарению. И даже логически домысливает недостающие «детали» вос­создаваемого открытия.

Непреклонными усилиями ума начинает складываться та оза­ренная вспышкой вдохновенного сознания и ускользавшая от него «фигура—решение—истина».

12. Наконец, находка воссоздана, как разбитая чашка, когда все ее кусочки и большие, и маленькие, и незаметные, но очень важные для целостности — все сложены. Но они не склеенные, а слились в единую «фигуру-истину». Она уже не сверкает, не ослепляет, а стоит перед внутренним взором ее творца рационально осмысленная. Она рождает, стойкий мягкий эустресс — подарок самому себе за талант и усердие, принимаемый им с никогда неудовлетворяемым счастьем искателя-творца. При повторных креативных озарениях наученный огорчительным опытом творец старается сразу запомнить содержание открытия, не отвлекаясь экстазом, эустрессом.

Бывают и совершенно иные структуры инсайта. Счастье (эустресс) инсайта подобно оргазму, но наши по­пытки сравнивать его с сексуальным оргазмом наталкивались на решительный протест людей, испытавших инсайт: «Да, оргазм, но никакого отношения к сексу инсайт не имеет», «Женщины воодушевляют меня как автора-творца, но инсайт — это лично мое открытие», «Радость озарения, если это и оргазм, то не сексуаль­ный… и с гомосексуальностью он тоже не связан. Инсайт — это от Бога». Действительно, непостижимость инсайтного озарения и вместе с тем яркость, «очевидность», неожиданность его вторже­ния в сознание воспринимаются многими инсайтными творцами как божественное ниспослание от Высшего Творца.

Раз пережитый эустресс инсайта движет испытавших его к дальнейшему творчеству. Счастье озарения делает оправданными муки творчества и душевные траты, обидное непонимание компи­лятивными и прожективными собратьями-творцами.

Творческое прозрение — комплексное ощущение, клубок чувств, но его не описать словами. Выдающийся физик Альберт Эйнштейн рассказывал психологу М. Вертгеймеру о своих от­крытиях теории относительности: «Эти мысли возникли не в какой-то вербальной форме. Я вообще очень редко думаю словами. Приходит мысль, а потом я могу попытаться выразить ее словами» [Вертгеймер М., 1987, с. 263]. Непостижим алгоритм инсайта, как тайна философского камня, ради которого жертвовали всем, ибо все остальное влечет меньшим счастьем. «Я не уверен, — рассказывал Эйнштейн, — можно ли действительно понять чудо мышления» [там же, с. 262]. И все же на путях изучения дивергент­ного (ширящегося, расходящегося) мышления, прорывающегося на неясные просторы бытия, приоткрываются тайны ресурсов креативности [Дорфман Л. Я., 2002, с. 89-120].

Г. Мгновения креативного творчества при смертельной опасности. Некоторые люди способны к мгновенным творчески-креативным прозрениям только в смертельно опасных ситуациях. И тогда невозможно определить, чего больше в их эмоциональных переживаниях — ужаса смерти, экстаза спасительных действий или ликующей жажды победы. Автор этих строк много лет работал с такими людьми в 60-70-х гг. прошлого века. Они были летчиками-испытателями и парашютистами-испытателями Летно-исследовательского института. Среди них выделялся парашютист-катапультщик Валерий Головин — по-детски застенчивый, удивительно доброжелательный со всеми, он работал на скромной должности укладчика парашютов.

Однако, когда лишь в воздухе во время свободного падения можно было выяснить, почему не раскрывается парашют новой, перспективной, но недоработанной системы, то это опаснейшее дело поручали только Головину. Во время таких испытаний, когда в его распоряжении были секунды (до возможной гибели), Валерий, можно сказать, был гениален. Он всегда видел и устра­нял причины несрабатывания катапультно-парашютных систем незаметные и непонятные в наземных условиях. В последующем, моделируя на ЭВМ действия В. Головина в падении еще до рас­крытия парашюта, инженеры обнаруживали, что он избирал оптимальный, а иногда единственно верный способ спасения. И ему обязаны жизнью военные летчики, спасшиеся, катапуль­тируясь из боевых самолетов при их разрушениях. Конечно же, такие удивительные эффективные действия — это не только реализация навыков и умений, это творчество, пароксизмально сконцентрированное в кратких мгновениях, в долях секунды, в «моментах времени жизни». (Впервые «моменты времени жизни» были изучены Карлом М. Бэром.)

Но почему В. Головин и другие люди такого типа лишь в мо­менты смертельной опасности как бы прозревают и видят, как ее избежать, проявляя свой могучий творческий потенциал?

При психоанализе Валерия Головина у него обнаружилась в прошлом тяжелая психологическая травма из-за его происхожде­ния, побуждавшая к социальной апатии, к отказу сначала от выс­шего образования, потом от карьерного роста. Это — проявление латентного (скрытого) невротического состояния. Способность к повседневному креативному творчеству, которой, несомненной, обладал Головин, проявлялась лишь как вспышки в моменты смертельных угроз. Бывают и иные причины такого подавления-уравнивания (suppression) способности к инсайту, да и просто к радости труда (на время, а то и на всю жизнь).

Таким образом, инсайтно-креативное творчество (и долгое, и пароксизмальное) в результате мобилизации глубинных адаптационных резервов человека (интеллектуальных и физио­логических) может рассматриваться в соответствии с предло­женной нами схемой ранжирования интенсификации стресса [Китаев-Смык Л. А., 1983; Китаев-Смык Л. А., 2001, с. 115] как «продукт» стрессового кризиса второго ранга, реализующийся преимущественно в когнитивной сфере. Инсайтные вспышки креативного творчества в критических ситуациях сладостны, приятны. Потому люда, способные к нему и жаждущие его, не­редко провоцируют экстремальные ситуации, пробуждающие креатив. Они становятся летчиками-испытателями, солдатами-наемниками, журналистами-стрингерами или авантюристами. Существуют специальные тренажи для усиления в человеке способности к состоянию напряженно-спокойной готовности к мгновенным действиям в опасных ситуациях [Абаев Н. В., 1980, с. 156-176].

Известны базирующиеся на обширной практике методологи­ческие подходы к объяснению сущности способностей человека к инсайтным озарениям [Suzuki D. T., 1956]. Анализ стрессового инсайтного мышления выявляет в нем феномен «взаимной экспан­сии» сознания и неосознаваемых психических процессов (2.2.9, 4.3.4). Именно в этом ракурсе я предлагал [Китаев-Смык Л. А., 1983] рассматривать феномены так называемой субсенсорной чувствительности, «замедления» времени и др., многочисленные описания которых известны [Береговой Г. Т., 1979, с. 17-24, идр.]. Возможно, с подобного рода «экспансией» связано возникновение и других разнообразных стрессовых иллюзий, таких, как кажу­щееся искажение визуального пространства [Китаев-Смык Л. А., 1967, т. 7, с. 180-186], сдвиг его [Китаев-Смык Л. А., 1968, №4, с. 54—59]. Подверженность таким иллюзиям при стрессе инди­видуальна и может по ряду признаков прогнозироваться для определенного типа людей [Китаев-Смык Л. А., 1963, с. 246-247; Китаев-Смык Л. А., 1964, № 9, с. 16-21].

Заметим еще раз, главное, что нужно для креативного твор­ческого вдохновения, — это эмоциональное напряжение, стресс, пробуждающий (но не убивающий!) талант человека.

Д. Эустресс вдохновения. Эустресс вдохновения, освещенный бессчетно самими вдохновенными творцами, надолго останется научно не постигнутым, не «анатомированным» наукой. И здесь для описания его ограничусь пространными цитированиями из научных источников.

«Вдохновение — состояние своеобразного напряжения и подъема духовных сил, творческого волнения человека, ведущее к появлению или реализации замысла и идеи произведения науки, искусства, техники. Характерно повышение общей активности, необычайной продуктивности деятельности сознанием легкости творчества, пере­живанием одержимости и эмоционального погружения в творчество. Кажущаяся несознаваемость творческого процесса — следствие мак­симальной сознательности самого творчества, предельной ясности сознания, своеобразного наплыва и прояснения мыслей и образов, чрезвычайной обостренности памяти, внимания, страстной воли, направленной на реализацию идеи. При всей кажущейся самопроиз­вольности вдохновение, как правило, — результат предварительного напряженного труда» [Головин С. Ю., 2003, с. 80].

Вдохновенный «человек — это динамично подвижная мно­жественность энергий — желаний, волнений, эмоций, мыслед-вижений, их переплетение, вспышки и угасания, образования новых конфигураций. Страсти — это самоорганизующиеся энергии раскрытия творческого начала в человеке: развитие интуиции до уровня разумного начала, интеллекта — до уровня духовно-чувствующего начала, преобразование физических чувств в тонковозвышенные эмоции, развитый контроль воли над проявлениями души человека. В результате образы человека согласуются с действиями божественной энергии, благодати и достигается глубинная синергия — соработничество человече­ских и божественных энергий. Человек приобретает способность духоразумения.

Таким образом, творческому человеку при создании своего произведения открывается мир символов и знаков, случайных совпадений, вплетающихся в единую гармоническую цепочку понимания красоты и гармонии окружающего мира, т. е. такого мира, каким его хочет видеть создатель произведения через при­зму своего мышления, ведя читателя и зрителя по пути духовного катарсиса, т. е. очищения от психотравмирующего опыта» [Нагор­ная В. А., 2005, с. 71-72].

Е. Трагедия интеллектуального изнурения. В процессе непрерывного интеллектуального напряжения, «творческого горения» у человека-творца нередко случается изнурение интеллекта, возникает крайне неприятное и даже опасное состояние. До сих пор психологи и психиатры очень уж мало обращают внимание на людей, пораженных таким состоянием.

1. На начальном этапе интеллектуального изнурения человек замечает уменьшение своей творческой продукции. Мысли стали «плоскими», нет глубины постижения проблем, нет убедительного выражения идей. И лишь небольшого перерыва в интеллектуальном труде, замещенном физкультурой или переключением на иную творческую деятельность, бывает достаточно, чтобы устранить начавшееся изнурение интеллекта.

2. Если оно зашло чуть дальше, то человек-творец ощущает некоторую «опустошенность души»: потерю стремления к творчеству, пока еще не мучительные сомнения в правильности и плодотворности избранной темы. При этом человека легко отвлекают от творчества посторонние проблемы и развлечения, которых он раньше избегал — «не тратил на них времени». Тут уж необходим планомерно рассчитанный отдых-рекреация. Наряду с физкультурой могут помочь бальнеопроцедуры (водные процедуры): баня, плавание, ванна, душ. Эффективны для восстановления творческого потенциала «общение» с природой: прогулки по полям и лесу, вид далеких горизонтов с мириадами облаков, запахи цветов и трав, щебет птиц, возделывание своего приусадебного угодья.

Бескрайнее разнообразие природы даже при кратких обра­щениях к ней оздоровляет интеллект человека-творца. Конечно, хорошо, если

общение с ней уже давно его семейная традиция. 3. Продолжающееся изнурение интеллекта с дискомфортом душевной опустошенности начинает тревожить человека. Возникают недоумения и сожаления из-за снижения качества творческого труда, неудовлетворенность собой, огорчения из-за бесплодно проходящего времени. Это уже критический этап интеллектуального изнурения. Обессиливаемый им человек пытается интенсивнее, неотступнее трудиться, затрачивать больше времени и сил, чтобы компенсировать свой неуспех. Благодаря этому объем творческой продукции может вос­станавливаться, но все же со снижением ее качества, т. е. с утратой воплощения таланта.

Уже на данном этапе изнурения интеллекта становится значимым то, что отдыха в его обыденном виде (ничегонедела­ния, пустых бесед, балагурства, созерцания привычного вида из окна, прогулок по знакомым территориям и даже попыток дольше поспать) совершенно недостаточно для восстановления интеллектуально-творческих потенций. Необходима рекреация (лат. re — приставка «вое-», восстановление + kreate — творить), т. е. не столько освобождение от ставших переутомляющими творческих усилий, сколько деятельность, требующая от человека совершенно иного, нового, но тоже творческого напряжения. Для ученого этим может быть занятие искусством.

Физкультура на этом этапе интеллектуального изнурения малоэффективна для «опустошенного творца», т. к. не мешает ему чувствовать свой неуспех. Действенными бывают экстремальные физические нагрузки: альпинизм, горные лыжи, спелеология, парашютизм, управление яхтой и т. п. Эти виды спорта не только создают большие физические нагрузки, но требуют мыслительной целеустремленности к успеху с риском для жизни. Экстремальный спорт отстраняет человека от его прежних профессиональных, интеллектуальных проблем, переключает мышление на борьбу за жизнь и потому становится мощным рекреативным фактором.

Рекреации способствуют путешествия (туристические круизы с «вытеснением» из сознания привычного жизненного пространст­ва новыми видами и проблемами незнакомых стран), любовные увлечения, участие в воспитании младшего поколения или в уходе за беспомощными стариками и инвалидами. Рекреативный эффект при таких формах деятельности достигается, если человек постав­лен (или поставил себя) в ситуацию неизбежности преодолевать трудности, неудобства и даже опасности. Начав восхождение на горную вершину, альпинист должен, карабкаясь по скалам, пере­бираясь через ледовые склоны, максимально напрягаться (интел­лектуально и физически); горнолыжник — проявить физическую силу, отвагу и сноровку, чтобы не разбиться, вылетев с трассы; ухаживая за малолетними или престарелыми, человек должен быть в ситуации, когда, кроме него, некому этого делать, потому он обязан преодолевать свои усталость, раздражительность, при­ступы отвращения к подопечному. Риск и угроза поражения при занятиях альтернативными видами деятельности, не лишенными интеллектуальных нагрузок, способствует рекреации интеллек­туала, изнуренного профессиональным творчеством.

4. Если у переутомленного человека-творца нет условий для ре­креации или он ею пренебрег, то у него исчезает способность заниматься своим делом, появляются равнодушие или даже неприязнь к своему все еще незаконченному произведению. Но человека не оставляет и становится мучительным чувство долга перед своим все еще не рожденным «детищем» творче­ских усилий. Нарастают дискомфортные чувства, горестные переживания, раздражительность, нервозность, озлоблен­ность, обидчивость. Его ничто не радует, ничто не веселит. Такая дистимия (греч. dys — «раз-», разлад + thymos — душа, настроение) нарушает привычный облик человека, а это пси­хологически травмирует окружающих его людей, а потому еще больше и его самого.

5. При значительном изнурении интеллекта и «закупорке» твор­ческого потенциала срываются авторские, профессиональные планы, накапливаются невыполненные обязательства. Это чрезмерно усиливает дискомфортные ощущения и пережи­вания творческого человека. Учащаются приступы критиче­ского дискомфорта, особенно опасные после пробуждения ночью или в утренние часы. Человек просыпается с ощущени­ем мучительной «тесноты» в груди, с частым сердцебиением и чувством дрожи во всем теле.

«Теснение», а то и боль в груди — предвестники инфаркта миокарда, болезни стресса, уничтожающей субъекта, можно сказать, из-за его бессилия перед трудностями (стрессорами) жизни. А дрожь (тремор) во всем теле — это до крайности редуци­рованные «начала» и «отмены» мышечных, силовых, защищающих действий, противостоящих «врагу». Но враг безлик, когда он — истощение своего собственного разума. Потому, едва начавшись, каждое усиление мышечной готовности к борьбе отменяется. Но «враг» все есть, и вновьзачаток защитного мышечного «напряга», и вновь его отмена, и т. д. и далее мучительно дрожит все тело, трепещет человек.

При этом он охвачен непереносимо горестным ужасом за себя «ни на что не годного», преступно не оправдавшего ни свои, ни чужие надежды, и потому неспособного и недостойного жить. Этот своеобразный «ужас перед угрозой собственного безумия» (его предвещает иссякший интеллект?) может рассматриваться как многократно опосредованный «страх смерти» — один из базовых страхов у живых существ (см. подробнее 4.2.8).

Вот описание А. С. Пушкиным подобного состояния [Пуш­кин А. С, 1970, т. 1,с. 145]:

В бездействии ночном живей горят во мне

Змеи сердечной угрызенья;

Мечты кипят; в уме, подавленном тоской;

Теснится тяжких дум избыток;

Воспоминание безмолвно предо мной

Свой длинный развивает свиток;

И с отвращением читая жизнь мою,

Я трепещу и проклинаю,

И горько жалуюсь, и горько слезы лью,

Но строк печальных не смываю.

Да, ночью, «в бездействии ночном» становится ощутимее — «жи­вей горят во мне» — переживания критического дискомфорта. Пушкин описал главные его симптомы: телесные (психосоматические) — мучи­тельные ощущения в области сердца — «змеи сердечной угрызенье», тремор тела — «я трепещу», и душевные (психические) — «тяжких дум избыток». Нарушена память, все хорошее подверглось вытеснению (репрессии), избирательно вспоминается лишь то, что заставляет поэта сказать: «с отвращением читая жизнь мою, я трепещу и проклинаю».

Поэтически описано состояние, когда человек все больше ощу­щает себя жертвой своих неудач, ошибок и неспособностей — это виктимизация (от лат. victima — жертва). Такое состояние нередко подводит к суициду (от лат. — sui — себя + cade — убивать = са­моубийство).

В последних строках этого стихотворения можно видеть ре­комендации А. С. Пушкина, как пережить такое состояние. Надо «горько жаловаться» и себе самому, и друзьям. Надо иметь их, и чтобы они были рядом. Не надо стыдиться своих «горьких слез», ведь с ними исторгаются мучительные психические комплексы, т. к. слезы — это проявление «экскреторно-эвакуаторного ме­ханизма», спасающего при стрессе жизни [Китаев-Смык Л. А., 1983, с. 164-172].

Приступы помрачения разума и мучительно горестного от­чаяния у человека с изнуренным интеллектом «накатывают» и по ночам во время бессонницы, и днем. К сожалению, можно на­звать немало выдающихся людей, покончивших с собой в таком состоянии. Тривиальное катамнестическое (посмертное) диа­гностирование причины гибели, как правило, бывает ошибочным, т. к. не учитывает их интеллектуального изнурения.

Людей, оказавшихся в таком состоянии, спасает от гибели, прежде всего, присутствие рядом близких людей, их дружеская поддержка и реальная помощь в завершении творческого произ­ведения. И напротив, усугубляют изнурение и деградацию интел­лекта попытки ослабить критический дискомфорт наркотиками, алкоголем и сексуальными перегрузками. Отметим, что частое общение человека, занятого творческим трудом, с людьми, не способствующими его творчеству (равнодушными к нему, не восхищающимися им, тем более мешающими), обессиливает человека-творца, угнетает его интеллект.

Завершая этот раздел, напомню рекомендованные Конфуцием пути рекреации творческих личностей. Он говорил, что мыслители и художники любят горы, властные люди любят безбрежные воды [Конфуций, 1973]. Здесь показана лишь схема интеллектуального изнурения, ведущего к трагедии. В реальной действительности у конкретных людей оно многолико, подчас обманчиво гротескно или, напротив, укрыто терпеливой скромностью непонятого та­ланта. Велик арсенал избавления от такого изнурения. Однако слишком много печальных случаев, когда его не успевают при­менить.

Ж. Типология публичности, вдохновляющей творцов.

Важным источником подпитки вдохновения автора-творца становятся адресаты его творчества — реальная либо мнимая публика: его читатели, зрители, слушатели, потребители. Выделяют три типа публичных творцов.

Люди первого типа нуждаются в возможно больших, невиди­мых ими массах почитателей, приверженцев на просторах стра­ны, планеты. Первый тип — это писатели, киноартисты, звезды телеэкранов, художники. Потребность в эустрессе признания творчества удовлетворяется представлениями об их почитателях, рожденных их творческими фантазиями. И хотя они подпитывают свои амбиции сведениями о реальных массах их приверженцев, все же публичные люди первого типа — целеустремленные рабы виртуальных аудиторий.

Ко второму типу надо причислить публичных людей, нуж­дающихся в реальных аудиториях с возможно большим числом зрителей. Такие публичные люди стремятся выступать в театраль­ных, концертных залах, а лучше если на площадях, стадионах, заполненных десятками тысяч зрителей. Или хотя бы на заседа­ниях каких-нибудь научных обществ, на партийных собраниях.

Эустресс признания творческих потенций у публичных людей второго типа создается социальным (массовым) визуализирован­ным (наглядным) фантомом эмоционально-зараженных людей. Публичные люди второго типа тешат свое тщеславие, становясь вдохновенными героями реальных аудиторий.

Публичные творцы третьего типа нуждаются лишь в том, чтобы в аудитории зримой или же виртуальной были знакомые, близкие им люди. Относительную публичность творцов третьего типа питает эустресс, рожденный в сфере интимных привязанно­стей. И не только как удовлетворение признанием достоинств их творчества, но и как радость от дарения ими себя (своих детищ) дорогим им людям. Публичные люди третьего типа — трепетные искатели родственных душ. И почему-то их меньшинство среди публичных творцов.

Особого рассмотрения заслуживает стресс творчества пользова­телей и фанатов Интернета [Войскунский А. Е. (ред.), 2000 и др.].

3. Одаренность и стресс творчества. Спонтанная потребность в активном творчестве — первейший показатель одаренности [Маслоу А., 1999]. Но она проявляется при пробуждающих и поддерживающих ее социокультурных факторах [Winner Е., 1996]. Экстремальные стрессовые переживания при интеллектуальном напряжении различны у людей одаренных, активных и у тех, кто вынужденно трудится, творит, не имея особых талантов. «В основе развития способностей лежат задатки, являющиеся врожденными анатомо-физиологическими особенностями человека, а само это развитие может происходить только в деятельности» [Бабаева Ю. Д., Войскунский А. Е., 2003, с. 58]. И надо не забывать, что одаренность бывает не только «общая», проявляющаяся в любых делах Мастера, но и «специальная», заметная лишь в каком-то одном виде творчества [там же, с. 64].

В 1972 г. в докладе государственного отдела образования Кон­грессу США различались несколько видов одаренности: «Дети, склонные к высоким достижениям, могут не демонстрировать их сразу, но иметь потенции к ним в любой из следующих областей (в одной или в сочетании):

— общие интеллектуальные способности;

— конкретные академические способности;

— творческое, или продуктивное мышление;

— лидерские способности;

— художественные или исполнительские искусства;

— психомоторные способности» ([там же, с. 57]).

Заметим, что в этом докладе способность к творческому (а возможно и креативному) мышлению выделена как особая, специфическая одаренность. Несколько иначе рассматривается потенциальная креативность в «трехкольцевой модели одарен­ности» Дж. Рензулли. Он пишет о необходимости для прояв­ления потенциальной креативности непременного обучения с постоянным повышением уровня интеллектуального развития, провоцирующего увлеченность задачей (высокой мотивацией) [Renzulli J. S., 1986, р. 28-33]. Позитивная, увлекающая моти­вация (самопроизвольная или создаваемая наставником, учи­телем) должна генерировать в процессе обучения эустресс как радость познания. И тогда откроются арсеналы креативности, если они есть.

И. Об эустрессе эрзац-творчества (псевдотворчества). Подавляющее большинство взрослых людей не испытывает эустресс креативного озарения, т. к. они не способны к нему. Неспособность к истинному креативному мышлению многих психологов, плодотворно занимающихся научной и педагогической деятельностью, всегда создавала путаницу в понимании инсайтной креативности как высшего (третьего) уровня творчества. Наиболее порочным становится представление о якобы заведомой креативности «нестандартного» мышления, когда оно в действительности примитивно в своей сущности и лишь казуистически оперирует знаниями, не создавая новаций [Богоявленская Д. Б., 2005, с. 50-52]. Не случайно казуистическое мышление, эксплуатируемое во многих телевизионных ток-шоу (розыгрыши призов, юморины и пр.), называют «дебилизирующим», оглупляющим [Петровская И., 2005, с. 7]. Действительно, такие «шоу», обрушивая на праздных телезрителей лавину бессвязных фактов, лишенных системы, последовательности обучения, отучают людей мыслить, оглупляют их под прикрытием новизны псевдопознания. Но заметим, что познание всякой безопасной новизны — радостно. И эту эйфорию (эустресс) усиливает простота обретения на «телешоу» новых знаний, в огромном своем большинстве совершенно ненужных и бессвязных.

Дебилизирующий эустресс выпускает «пар недовольства» из населения, потому удобен для властителей. Однако, приобретая обширнейшее влияние на людей через современные средства массовой информации, такая дебилизация всех слоев населения (и даже элит) в конечном итоге ведет современную европейскую цивилизацию к деградации и уничтожению под знаменами гедо­низма (стремления к удовольствиям) как единственно стоящей цели проживания жизни.

В последние десятилетия XX столетия возросла возможность удовлетворения гедонистических потребностей, но не для всех и не всегда. Потому возникли всяческого рода подделки удоволь­ствий. Изучение креативного творчества с его экстазами стало модным, множатся и его подделки. Но как исследовать его уче­ным, лишенным инсайтной креативности, однако в совершенстве владеющим методами логических умозаключений.

Расцвела «мифологизация креативного творчества и легенди-рование» предтворческих состояний:

— якобы творческие личности неподвержены конформизму. Напротив, они часто подлаживаются под реальные обстоя­тельства, чтобы получить возможность творить;

— якобы креативные творцы не заботятся о том, чтобы произво­дить хорошее впечатление. Нет, это не так. Среди них немало бахвалов;

— якобы личности творческие испытывают дискомфорт в обы­денной жизни. Опять же — нет. Многие креативные творцы стремятся к обыденному спокойствию и лишь внутренние побуждения мучают их (эндогенным дистрессом из-за нерож­денных творений) и побуждают творить (маня брезжущим эустрессом озарений);

— якобы к истинному творчеству побуждает стремление к само­реализации. Жажда не самореализации, а освобождения от мучений «беременности» творением;

—якобы творческой личности не важно, будут или нет оцене­ны по достоинству плоды ее деятельности (ее мучений?!). Непризнание, втаптывание творца в грязь убивало (часто в зародыше) великое множество гениев;

—якобы при креативном творчестве отсутствуют алгоритмы поиска. Никак нет, они всегда есть в любой деятельности (в любой жизнедеятельности?), а при креативе эти алгоритмы на каких-то этапах ускользают из осознавания (в «подсознание», в «досознание», в «сверхсознание»?). Ниже об этом в вос­поминаниях А. Эйнштейна.

Несомненно лишь одно — инсайтно-креативное творчество всегда побуждается легким дистрессом (неубийственным, как коня пришпорить) и пробуждается, выманивается (как библейский осел морковкой) эндогенным эустрессом — пред­вестником счастья. Креативные педагоги нередко используют провокативные стимулы для пробуждения творческих потенций. Замечательный педагогический прием такого стимулирования демонстрирует В. В. Колпачев, у которого мной подчерпнут перечень провокативных мифов о предтворческих состояниях [Колпачев В. В., 2005, с. 67-70].

«Безудержная деятельность, как известно, обычно не бывает подлинно творческой… Регидность мышления — другая по­граничная характеристика. Как видно на примере религиозного и научного догматизма, регидность помогает предстать перед опасностью во всеоружии… Вместо возможности открытия новых истин регидное мышление обеспечивает временную безопасность, тягу к преследованию новых учений и недоразвитие способностей адаптироваться к новым ситуациям… Тогда человек может пере­хитрить тревогу правда, ценой потери креативности» [Мэй Р., 2001, с. 303].

* * *

В завершение еще раз отметим, что для достойных результатов вдохновенного творчества нужен талант, лучше — гениальность. Вместе с этим: «Чем больше знаний у ученого, тем более вероятны инсайты на основе комбинации идей в новых сочетаниях. Инсайт не возникает на пустом месте» [Дорфман Л. Я., 2005, с. 146].

Нобелевский лауреат, академик Иван Павлов говорил о не­обходимости «неотступного думания» при профессиональной деятельности любого человека с творческими наклонностями [Павлов И. П., 2001]. И хотя неотступное думание «запускается» произвольно, но потом его неудержимость высвобождается из-под сознательного контроля, приближается к навязчивости и под­водит человека к пределу, перед которым все больше творческих побед. Но чем ближе к пределу, тем ближе к патологии, к потере здравого смысла, к бредовой увлеченности. Чтобы творческий поиск оставался успешным, нужны не только постоянная увле­ченность творца своим творением, интеллектуальная, духовная и эмоциональная напряженность и устойчивость при невольных сменах эустресса находок и дистресса разочарований. Вместе с ними необходимо безошибочное и неустранимое поддержание направленности процессов мышления. О долгом поиске своих открытий Альберт Энштейн говорил: «На протяжении всех этих лет было ощущение направленности, непосредственного движе­ния к чему-то конкретному. Конечно, очень трудно выразить это ощущение словами; но оно определенно присутствовало и его следует отличать от более поздних размышлений о рациональной форме решений. Несомненно, за этой направленностью стоит что-то логическое; но у меня она присутствует в виде некоего зрительного образа» [Вертгеймер М., 1987, с. 263-264]. Итак, не только инсайт, но и направленность креативной устремлен­ности — стрессово-эмоциональны, образны, но не выразимы словами.

Нейрофизиологические исследования процессов, происходя­щих в головном мозгу, обеспечивающих сознание, творчество, память, достигли больших успехов, но остаются необозримые возможности для дальнейших открытий на этом поприще [Рад-ченко Н. А., 2007, и др.].